Эдвард Мунк. Биография художника

Но важнее всего для Мунка была поддержка друзей. Он попросил Шифлера написать своего рода расписку, что «на самом деле» он, Мунк, совершенно здоров. Художник вообразил, что у врача может сложиться ложное представление об опасности его болезни, и решил подстраховаться. Шифлер, по своему обыкновению, выполнил это странное поручение безукоризненным образом. А ведь ему в те дни было не до шуток – у него так сильно воспалились глаза, что читал и писал он с превеликим трудом и без помощи жены Луизы не мог вести дела. Тем не менее Шифлер продолжал работу по организации выставок Мунка в Германии.

Мунк боялся, что слухи о его болезни распространятся повсюду, и… сообщал о своем пребывании в клинике одному за другим своим немецким знакомым; надо заметить, что от всех он получил слова поддержки. Линде со свойственной ему мягкой иронией написал, что еще пять лет назад человека, который предсказал бы Мунку орден Св. Улава, непременно заперли в сумасшедший дом. А Герберт Эше успокаивал Мунка тем, что он – с его-то сильным характером! – непременно полностью поправится, стоит только как следует отдохнуть.

Доктор Якобсон, увидев, что пациент стремительно идет на поправку, разрешил ему совершать в сопровождении медсестры небольшие прогулки за пределами клиники. Улица Коксвей находилась всего в нескольких минутах ходьбы от знаменитого Копенгагенского зоопарка; поэтому Мунк частенько отправлялся туда рисовать животных. Понемногу в его голове начал созревать проект новой серии.

Пока Мунк выздоравливал, его картины жили собственной жизнью.

Художнику крупно повезло – в Копенгагене была организована большая выставка, для устройства которой ему не пришлось прикладывать никаких усилий. Выставка привлекла внимание прессы, не забывшей упомянуть и тот факт, что художник в данный момент находится в копенгагенской нервной клинике. Мнения рецензентов разделились, но в целом в их тоне чувствовалось уважение. Говорили уже не о диком норвежце, а о знаменитости международного масштаба, гостящей в датской столице. Одного из рецензентов особенно потрясло известие о том, что Мунк якобы продал Тилю картин на 30 000 крон!

Выставка принесла Мунку и официальное признание. Государственный музей изобразительных искусств Копенгагена приобрел одну его картину – правда, написанную лет двадцать назад. Это было знаменательное событие – впервые картину Мунка приобрел зарубежный государственный музей. А в декабре пришло письмо из Финляндии: художественный музей «Атенеум» в Хельсинки выражал желание организовать выставку Мунка сразу после Нового года и просил переслать для этого все картины с копенгагенской выставки.

Прошло еще несколько дней, и выяснилось, что перед Мунком готов склониться и Берлин. На Сецессионе было выставлено около 1500 картин; Мунк был представлен двадцатью шестью графическими работами, к которым пресса проявила особый интерес. «На сегодняшний день Мунк входит в число признанных гигантов современного искусства» – таков был ее вердикт. Таким образом, именно графика, и в первую очередь портреты обеспечили столь необходимый художнику перелом во мнении берлинской критики, чего никак не удавалось добиться благодаря одной только живописи. Впрочем, нашелся проницательный критик, который указал на парадоксальное сходство у Мунка этих двух столь непохожих техник. «В гравюрах резкий контраст черного и белого выполняет для художника ту же функцию, что и яркая цветовая гамма в его живописи» – так о творчестве Мунка высказался Курт Глазер, ставший позднее добрым другом художника.

В конце декабря Мунк со смешанным чувством покорности и гордости делает вывод: «Да, прошло мое время алкоголя, с его радостями и горестями – двери удивительного мира закрылись за моей спиной навсегда… Теперь придется привыкать к домашней жизни, в которой тоже есть свои прелести – покой и чтение… И женщин я оставляю в покое на небесах – по примеру старых итальянских художников. Слишком острые у роз шипы».

Победа за тобой

Всю зиму, проведенную в клинике, Мунк работал без передышки. Он сделал множество литографий с изображениями животных, писал портреты медсестер, пациентов и своих датских друзей, и среди прочих – несколько вариантов портрета Голдстейна. Написал он также и большую картину маслом – портрет профессора Якобсона в полный рост, причем, по своему обыкновению, сразу в двух вариантах.