Эдвард Сноуден. Личное дело

То были самые приятные слова, какие мне только довелось слышать в жизни. И все же я не стремился увидеть ее собственной персоной. Мы назначили встречу, и, по мере того как назначенный день приближался, моя нервозность только увеличивалась. Пугающая перспектива – перевести онлайн-отношения в офлайн. Это было бы страшно, даже если б в мире не было убийц с топорами и жуликов. По моему опыту, чем больше общаешься онлайн, тем больше разочарований бывает при встрече. Вещи, которые легче всего сказать с экрана, становятся самыми трудными, когда говоришь их лицом к лицу. Дистанция благоприятствует духовной близости: никто не говорит так открыто, как тот, кто в одиночестве разговаривает с кем-то невидимым, находящимся где-то в другом месте. Попробуйте встретиться с этим человеком – и свобода исчезнет. Беседа более безопасна и управляема, когда это общий разговор на нейтральной территории.

В Сети мы с Линдси стали закадычными друзьями, и я боялся потерять это доверие при встрече. Иными словами, я боялся, что меня отвергнут.

А не надо было.

Линдси, которая настояла, что будет за рулем, условилась, что заедет за мной к кондоминиуму моей мамы. В назначенный час я стоял в сумеречном холоде на пороге дома, по телефону подсказывая ей, как проехать по одинаково называемым и похожим между собой улочкам маминого района. Я смотрел во все глаза, ожидая ее золотистый «Шевроле Кавалер» 1998 года, и внезапно был ослеплен: сноп света ударил мне в лицо со стороны бордюра. Это Линдси дальним светом фар осветила снег между нами.

«Пристегнись!» – первые слова, которые Линдси сказала мне при нашей личной встрече, когда я сел в машину. Потом она спросила: «Какие планы?»

Только тогда я сообразил, что, хотя не переставая думал о ней, я ни разу не подумал, куда мы, собственно, поедем.

Окажись я в подобной ситуации с любой другой женщиной, я бы сымпровизировал, чтобы как-то выкрутиться. Но с Линдси все иначе. С Линдси это не имело значения. Она ехала по любимой дороге – у нее был любимый маршрут, – и мы разговаривали, пока не заехали в Гилфорд, где остановились на парковке у торгового центра Лорел-Молл. Мы просто сидели в машине и разговаривали.

Лучшего ничего не могло и быть! Разговор лицом к лицу не был простым продолжением наших телефонных звонков, электронных писем и чатов. Наше первое свидание было продолжением нашего первого контакта онлайн и началом разговора, который будет длиться столько, сколько мы захотим. Мы говорили о наших семьях – вернее о том, что от них осталось. Родители Линдси тоже были в разводе. Отец и мать у нее жили на расстоянии двадцати минут пути, и в детстве Линдси постоянно кочевала между их домами. Она жила «на чемоданах», все время переезжая. По понедельникам, средам и пятницам она ночевала в своей комнате в доме матери. По вторникам, четвергам и субботам она ночевала в своей комнате в доме отца. Драматизм воскресенья был в том, что она могла выбирать.

Она указала, что у меня плохой вкус, и раскритиковала мой выходной прикид: рубашка с воротником на пуговицах поверх майки-алкоголички и джинсов (прошу прощения!). Она сообщила мне о двух других парнях, с которыми также встречалась и о которых она уже упоминала онлайн. Даже Макиавелли не покраснел бы, слушая, как осторожно я стал подкапываться под них (и не прошу прощения!). Я тоже все ей рассказал про себя, включая тот факт, что мне нельзя будет говорить с ней о своей работе (к которой я даже еще не приступал). Получилось до смешного напыщенно, и она дала мне это понять, важно кивая и поддакивая.

Я сказал ей, как меня беспокоит предстоящее тестирование на полиграфе, требуемое для подтверждения моей благонадежности, и она предложила потренировать меня – как бы понарошку все отрепетировать. Сама ее жизненная философия была безупречным тренингом: скажи, чего ты хочешь; скажи, кто ты есть; никогда не стыдись. Если они тебя отвергнут, это их проблема. Мне никогда ни с кем не было так легко и никогда не хотелось, чтобы кто-то вот так покритиковал меня за мои недостатки. Я даже разрешил ей меня сфотографировать.

Ее голос звучал у меня в голове, когда я ехал в АНБ в комплекс с необычным названием Friendship Annex – «Дружеский филиал» – на заключительное интервью для получения допуска. Я оказался в комнате без окон, привязанный, как заложник, к простому офисному стулу. Вокруг груди и живота у меня были пневмографические трубки для измерения дыхания. На кончиках пальцев – зажимы, проверяющие электрическую активность кожи, а пневматическая манжета на руке измеряет частоту сердечных сокращений. Датчик на кресле фиксирует мелкие суетливые движения и перемену положения тела. Все эти приборы – привязанные, прицепленные, застегнутые и затянутые ремнями вокруг моего тела – были соединены с большой черной машиной, стоящей на столе прямо напротив меня: полиграфом.