Ее сердце

Отец издает стон, вздох, шипение, рычание и очередные сентенции о том, что я кого-то там позорю и чему-то там не соответствую. А я могу думать только о Санни, которая уже неделю лежит в реанимации Святого Мунго, и к ней не пускают даже ее родителей. От мыслей о том, что это значит, мне хочется выть.

Отец все разоряется, его голос грубо рассекает благодатную тишину, снова опутывающую меня. Не надо, не лишайте меня моей тишины! Если тишина уйдет, я умру от грохота страха за Санни и боли за себя.

Смотрю на отца, почти не задирая голову. Наверное, у меня дикие глаза. Молчи, отец, умоляю тебя, молчи! Потому что если я сейчас осознаю то, что знаю уже давно… то, что происходит с ее сердцем… то, что происходит внутри меня и вокруг… я сойду с ума, и ты будешь первым, кто попадет под раздачу. Я наговорю тебе такого, о чем самые отъявленные сыновья-плохиши даже не думают думать. Я буду швыряться проклятиями, оскорблениями и всем, что подвернется под руку. Я буду вопить громче, чем ты только что. Я не хочу так поступать, ведь я все еще уважаю тебя, отец. Поэтому молчи.

Рука сама собой нашаривает в кармане галлеон. Фальшивый. Подарок Поттеров на Рождество. «Это если тебе надо с нами срочно связаться, — глядя в сторону, пояснил тогда Ал. — Просто подумай о том, кто тебе нужен, и у него монета нагреется… У нас у всех такие, и у отца, и у Гермионы…» Понятно стало, как Ал вызвал Грейнджер в Больничное крыло, когда я спасал Санни от Забинь, как Хью узнал о возвращении Санни из больницы осенью. Такие галлеоны использовали члены АД, их Грейнджер сочинила — читал в «Новейшей истории магии».

Я стиснул галлеон до боли в напряженных пальцах, в голове вертелось только одно: «Х*ево…» Монета ответила обнадеживающим теплом, и я вытащил ее из кармана. Адрес камина отчетливо проступил на золотистой поверхности.

На негнущихся ногах я прошел мимо озадаченно примолкшего отца к камину.

— Скорпиус! Я еще не закончил!

— Извини, отец, — произношу я чужим голосом. — Потом.

Щепотка дымолетного порошка — калейдоскопная круговерть в усталых глазах — вываливаюсь на потертый ковер и попадаю лбом в изогнутую ножку кресла.

— Пчхостите… пчхофессор… Пчхоттер… — У меня аллергия на дымолетный порошок. — Я непчхяянно…

— Да ладно, — усмехается сидящий в кресле Герой войны. — Как раз к ужину.

Поднимаюсь, отряхиваюсь, пытаюсь сообразить, куда я попал — в дом Поттера или в дом Грейнджер. Но вниз по лестнице, обеспокоенно хмурясь, уже бежит Роза, и мне становится все равно, где я.

А потом я долго и с наслаждением реву, уткнувшись лбом в колени Розы, никого не стесняясь, и ничего не смущаясь. Через ткань рубашки в кожу впивается край стеклянного брелка Санни.

Ее сердце.

* * *

Отец больше не орал. Он вообще со мной не разговаривал. Честно говоря, не больно-то и хотелось.

Несколько раз в Мэноре появлялась Грейнджер: взгляд Снежной королевы, осанка королевы Изабеллы, манеры королевы Анны, словом, леди Совершенство. При виде ее мать тряслась от бешенства, а Грейнджер уходила с отцом в его кабинет, и восторженно попискивающий домашний эльф без напоминаний приносил ей капуччино. Мать устраивала отцу безобразные сцены ревности, несмотря даже на то, что во время разговоров с Грейнджер отец демонстративно оставлял дверь кабинета приоткрытой. Так стоит ли винить меня в том, что я ненароком услышал часть их разговора?

— Ты как была, так и осталась грязнокровной честолюбивой сукой, Грейнджер.

Хриплый смех в ответ:

— О, это далеко не все мои достоинства.

Пауза.

— Я БУДУ директором. И ты как Председатель Попечительского совета проголосуешь за меня.

— Откуда такая уверенность?

— Погадала на чаинках.

— Я не стану голосовать за тебя, Грейнджер.

— Станешь. С радостью и энтузиазмом.

— Или?..

— Ты в курсе.

Я едва успел отшатнуться от двери и состроить безразличное лицо — я, понимаете, мимо тут гулял, — когда Грейнджер вышла из кабинета. Холодно ответив на мое вежливое приветствие, она еле заметно качнула головой. Значит, от Санни нет вестей.

От улыбки, которой Героиня войны перед уходом одарила мою мать, впору было превратиться в соляной столп. Удивительная женщина. Невероятная женщина. Холодный расчетливый ум, энциклопедические знания, строгость, красота и исключительная стервозность. В ней, магглорожденной, аристократизма больше, чем в любой чистокровной цаце. Самообладанию даже дед позавидовал бы, я думаю. Не зря отец по ней с ума сходит. Злится, мается — и ведь сходит все равно…

Тишина во мне уступила место бессильному беспокойству. Я метался по поместью, шипел на мать, отца игнорировал как явление, пинал эльфов, и не мог заставить себя даже прикоснуться к роялю. Тревога ела меня поедом, я буквально лез на стены, и единственным моим спасением стал камин. Когда становилось совсем тошно, и от ощущения надвигающейся катастрофы схватывало дыхание, я прыгал в пламя и, прочихавшись, оказывался в ласковых объятиях Розы. Переживать компанией на этот раз оказалось легче.