Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ)

Все дочери оказываются сначала в одной, затем в другой школе при монастыре. Там тоже царит жестокость и глупость. Письма девочек читают, их вещи обыскивают. Монахини требуют беспрекословного послушания и практически ничему не учат своих подопечных. Упоминать что-либо, связанное с телом, строго воспрещается. Еда отвратительна, что подтверждают и другие авторы, побывавшие в монастырских школах. Девочек подвергают телесным наказаниям. Пишущая в эпоху психоанализа, Мартан замечает: «Мы совершенно не осознавали тот факт, что такое насилие было высвобождением подавленной сексуальности»35.

Хотя книга больше описывает отца Мартан, чем саму Клэр, она пишет о том, какое влияние на нее оказало воспитание. Самый интересный автобиографический аспект книги — это оценка Мартан психологического эффекта, оказанного на нее отцом-тираном. Она пишет, что и ее отец, и монахини стремились сломить ее дух, ее гордость. Но случилось обратное. Она просто учится их ненавидеть. Она внутренне отвергает авторитеты, будь то дома или в школе, и становится скрытой бунтаркой. В то же время то, как обращаются с ней дома, делает стыд ее доминирующей эмоцией. В школе Клэр стыдится признаться, как плохо ей приходится дома. Слово «стыд» встречается в этом тексте очень часто. Из предыдущих авторов Дороти Уиппл часто испытывала смущение, в автобиографиях Сигрид Унсет и Дормер Крестон стыд появлялся в связи с сексуальной темой, Гертруда Бизли пишет, что постоянно стыдилась своей семьи, Кэтрин Данэм также испытывает стыд, когда ее семья стала неблагополучной. Эмма Смит подверглась публичной стигматизации. Стыд, который испытывала Мартан, ближе всего к эмоциям Смит и Бизли. Она чувствует, что из‑за того, как жестоко обращается с ней отец, общество может навесить на нее ярлык. Ее опыт свидетельствует, что если окружающие узнают о жизни ее семьи, о ней будут сплетничать, на нее будут смотреть свысока. Итак, она скрывает происходящее. Однажды, когда она приходит в школу в синяках и со следами побоев, она выдумывает историю о несчастном случае с коньками. Кроме того, для одноклассниц она придумывает себе фантастическую жизнь, чтобы было о чем рассказывать. В этой жизни есть путешествия, которые она никогда не совершала, и фильмы, которые она никогда не видела.

В общем, Клэр становится настоящей лгуньей. И дома, и в школе атмосфера располагает ко лжи. Дома она лжет отцу-тирану. Когда она становится подростком, все дети в семье начинают замышлять против него, и они чаще притворяются и обманывают, чем бунтуют. «Если уж на то пошло, у нас на самом деле было только две заботы: врать ему, когда он был рядом, и не подчиняться ему, когда его не было»36. Они тайно шьют себе одежду, и, когда он уезжает, они приглашают молодых людей и устраивают вечеринки. Когда он допрашивает их, они автоматически врут ему. В конце концов, когда Клэр рассказывает о всех тех способах, которыми они с подрастающими братьями и сестрами водили за нос отца, книга становится мрачно-комической. Мартан рассказывает, что ей было легче поддерживать ложь, чем спорить или защищаться. После очередного рассказа о том, как отец жестоко избил ее, она размышляет:

Я могла либо ничего не сказать, и тогда случившееся как бы переставало существовать, либо я могла ответить, что он причинил мне боль, и тогда он снова бросился бы на меня, чтобы получше научить меня не осуждать его. Я выбрала ничего не говорить. Это главная причина, по которой я так его ненавидела, — это ужасное молчание, на которое он нас обрекал, эта трусость, которую он вбивал в нас так глубоко и так долго, как ему хотелось37.

Чем старше она становится, тем больше она думает, что должна защитить себя и не дать отцу обезобразить ее, иначе она никогда не сбежит. Она думает о браке, как о пути к спасению, и о том, что ей понадобится, чтобы привлечь мужчину. Таким образом, она предпочитает «пресмыкаться», чтобы избежать побоев. Синдром, который она описывает, свойственен многим узникам: столкнувшись с тюремщиком, которого она считает непримиримым, она продолжает изображать раболепный и уступчивый вид, полагая, что все остальное безнадежно.