Ее Вечное Синее Небо

Все было как во сне, как в жутком, зловещем ночном кошмаре. Предметы казались размытыми, люди – безликими, еда – безвкусной. Книги и музыка не утешали, ночи не приносили забвения, и даже небо – свинцовое, хмурое – не помогало облегчить боль утраты. Сабина что-то делала, куда-то ходила, с кем-то говорила, но все это было как будто не с ней, словно она наблюдала за происходящим со стороны. Еще недавно она была наивной дурочкой, которая, несмотря ни на что, верила в чудеса, в волшебные сказки, в светлое будущее, наконец, а нынче всего за пару дней она окончательно растеряла остатки былого задора и оптимизма, превратившись в утомленную невзгодами женщину с потухшим взглядом, которая устала бороться, не хотела идти вперед. Стена рухнула, а она осталась – одна, беззащитная и надломленная, как одинокое деревце в степи, обдуваемое всеми ветрами.

И хуже всего было то, что и мама не знала, как жить дальше. Первые дни Сабина надеялась, что мама оправится, придет в себя и рассудит, как им теперь быть, но удар, по всей видимости, настолько ее подкосил, что скоро Сабине стало очевидно: отныне она сама несет ответственность за свою жизнь (и, возможно, за жизнь мамы тоже) и все решения должна принимать самостоятельно. И она решила – ей следует уйти из бюро, переехав в Алма-Ату, чтобы заботиться о маме вместо папы, поскольку деньги, присылаемые из Лондона, не были, с точки зрения Сабины, полноценной заботой.

Два дня она собиралась с духом, чтобы написать об этом Кэтлин (о разговоре по телефону не могло быть и речи: у девушки бы язык не повернулся сказать, что она увольняется опять), однако ответ начальницы на ее послание Сабину ошеломил. В письме Кэтлин не только отклонила ее заявление об уходе, но, напротив, предложила крайне заманчивые условия контракта (что, мягко говоря, было неожиданно), пообещав повысить Сабину с помощника до дизайнера по интерьеру, существенно увеличить ей зарплату и даже оплатить учебу в магистратуре. Сабина была в тупике: учиться дальше она пока точно не планировала – на это не было сил ни физических, ни моральных, – но предложение Кэтлин было не из тех, от которого можно легко отмахнуться. И все же она боялась оставлять Елену Александровну одну.

Конец сомнениям положил разговор с мамой, когда та, услышав о колебаниях дочери, сказала:

– Не беспокойся за меня, я выкарабкаюсь, со мной все будет в порядке. А для тебя это такой шанс… Даже не вздумай отказываться!

* * *

И Сабина снова вернулась в Лондон – с тяжелым сердцем и обескровленной, израненной душой. Теперь это была лишь тень прежней Сабины, и ничто: ни доброта и чуткость друзей, ни любимая профессия и завидная должность – ее не радовало. Она еще больше похудела и осунулась, и ее глаза не искрились сверкающими льдинками – сейчас в них был только тусклый, подтаявший лед. Она не смеялась, не фонтанировала идеями, не болтала о пустяках с коллегами; она молча, кропотливо и тщательно выполняла работу и уходила домой, в свое убежище, где часами смотрела в сумрачное небо, загоняя себя в ловушку глубочайшей депрессии, выход из которой и не стремилась найти. Безысходность была повсюду, даже на экране ее монитора: от «Монаха на берегу моря» веяло холодом обреченности, но именно эта картина Каспара Давида Фридриха совпадала с ее настроением в эти полные невыразимой тоски дни.

Вещи поизносились, она не вылезала из старых джинсов и видавших лучшие времена свитеров. Наряжаться или покупать что-то новое не хотелось: Сабине было безразлично, как она выглядит и какое впечатление производит на окружающих.

Дэниэла она по-прежнему видела нечасто и урывками. Сразу после ее приезда из Алма-Аты он подошел к ней в офисе и на глазах у коллектива выразил соболезнования. Он был немногословен, но, судя по всему, искренен, и она так же лаконично и от души его поблагодарила. На этом их диалог был исчерпан, и все опять возвратилось на круги своя, хотя что-то в поведении Рэндона все же изменилось. Он, по обыкновению, то появлялся, то снова исчезал, и все их общение, как и раньше, сводилось к официальным «здравствуйте» и «до свидания», но что-то все-таки было не так. Теперь, как и много месяцев назад, ей снова казалось, что в те редкие моменты, когда он заходил к ним в офис, он осторожно, украдкой за нею наблюдал. То и дело она ловила на себе его взгляд, от чего уже отвыкла, ведь больше полугода он едва удостаивал ее своим вниманием, снисходя только до того, чтобы бросить дежурное «How are you?»70 или распахнуть перед ней дверь. Поначалу Сабину встревожила эта перемена: она не была готова к тому, чтобы кто-то нарушал ее покой, вторгаясь в ее унылое, но размеренное существование, но, поскольку любопытствующими взглядами все и ограничивалось, постепенно она перестала паниковать, в который раз решив не забивать себе голову чудачествами мистера Рэндона, понять которого все равно была не в силах.