Ее звали Ева

Инспектор Уильямс прокашливается, прикрывая ладонью рот, и показывает на два снимка – со свитером и брюками.

– Как я говорил, эти снимки вещей, что хранились в старых чемоданах, которые мы нашли в одной из комнат Кингсли-Манора. – он на мгновение умолкает, давая ей время рассмотреть фотографии. – Скажите, вы узнаете эти вещи?

Перед ней лежал теплый кремовый свитер аранской вязки[33] из грубой шерстяной пряжи, с раскинутыми в стороны рукавами, словно приглашая ее вспомнить тот отмеченный жестокостью день с холодным голубым небом и ярким белым снегом. На груди и завернутых манжетах – предательские брызги крови, давно уже не красные, а ржаво-бурые, но все равно заметные на светлом фоне.

– Это ваш свитер? – инспектор подносит фотографию ближе к ее лицу, так что она почти касается свитера, почти ощущает кисловатый запах шерсти, ее колючее тепло, обволакивающее тело.

Сквозь стекла очков Эвелин всматривается в фото, затем, моргнув, вопрошает:

– Что это за старье? Твое, что ли, Пэт?

Она поднимает глаза на племянницу. На той один из ее бесформенных неглаженных джемперов, в которых она обычно ее навещает. Эвелин снова переводит взгляд на снимок:

– Или, может, мое, то, в чем я возилась в саду? Хорошие вещи я никогда не надевала, когда работала в саду. И тебе не советую, Пэт.

Она окидывает племянницу критическим взглядом:

– Навоз и шипы роз не украшают одежду, дорогая.

– А брюки? Их вы узнаете? – инспектор показывает ей фото мешковатых вельветовых брюк, которые во время лыжных прогулок она старалась закрепить на своей тонкой талии, а потом, во время ужасного нападения, еще сильнее старалась не потерять. Они тоже были разложены; штанины раздвинуты, приглашая к проникновению. Брызги крови, некогда заметные, со временем слились с коричневым вельветом, но все равно они должны там быть. Эвелин поправляет очки на переносице и, щурясь, снова всматривается в фото:

– Похожи на старые рабочие штаны Джима.

– Джима? Кто такой Джим?

– Мой садовник. Пэт, ты должна немедленно вернуть ему эти штаны. Нельзя же, чтобы он возделывал сад Кингсли в хорошей одежде.

– Джим? – охает Пэт. – Он у тебя уже сто лет не работает. Не удивлюсь, если его давно нет в живых.

Она наклоняется к инспектору Уильямсу и театрально шепчет:

– Сомневаюсь, что это его брюки. Если б были его, с какой стати они оказались бы в том чемодане?

– Нет в живых? Джим умер? Почему ты мне не сказала? Ты же знаешь, я всегда ценила помощь Джима. Безобразие, Пэт. Ты не должна скрывать от меня факты. Так, где мой ежедневник? Нужно сейчас же послать цветы его вдове.

Эвелин принимается рыться в своей сумке. Пэт ее останавливает:

– Позже, тетя, позже. Пусть инспектор сначала задаст все свои вопросы.

– Ну хорошо. Только ты не должна ничего утаивать от меня, Пэт. Нельзя же быть такой забывчивой, – она улыбается следователю. – Итак, на чем мы остановились?

Тот снова тактично прокашливается:

– Мы обнаружили пятна на обоих предметах одежды. Здесь, здесь и здесь.

Карандашом он показывает на обведенные в круги участки с пятнами на обеих вещах:

– Экспертиза установила, что это пятна крови, предположительно старые. Не знаете, как они там появились?

Эвелин прекрасно помнит, как на ее одежду брызнула кровь, как он закричал, как она застала его врасплох. Ей страшно хочется – аж пальцы зудят – взять в руки острый карандаш, но прежде нужно сформулировать ответ. Она смотрит на фото, переводит внимание сначала на Пэт, потом на полицейского, затем снова утыкается взглядом в снимки.

– Однажды мне пришлось в срочном порядке везти Джима в больницу, в отделение неотложной помощи, – наконец говорит она. – Он весь истекал кровью. Кажется, сильно поранился о ветку, подрезая плетистую розу. По-моему, «кифтсгейт». Она оплетала тот дуб – знаешь, да, Пэт? Ветка хлестнула его чуть выше глаза и по правому уху. Ух и кровищи было! Слава богу, что глаз не задело. Я знаю человека, которого однажды ослепила роза. Джиму тогда пришлось накладывать швы. Бедняга Джим всегда проливал кровь из-за меня!

– Ясно, – инспектор Уильямс собирает фотографии, но Эвелин, наклонившись вперед, останавливает его и показывает на один из снимков, на котором возле каких-то бумаг стоит бутылка с этикеткой.

– Ой, смотрите. Это же бутылка сливовицы. Как она туда попала? В Германии мы постоянно пили сливовицу. Инспектор, вы не стали бы возражать, если б я ее отведала? Может, принесете с собой в следующий раз? А то у меня не осталось ни капли хереса.

Глава 42

«Лесные поляны»

2 декабря 2016 г.

Дорогой!

Порой мне кажется, я перестаю отличать, что правда, а что ложь. Вчера, когда меня спросили про одежду в чемодане, я заговорила о Джиме. Зря, да, если я якобы ничего не помню? Или его мне можно помнить, поскольку это было достаточно давно? Здешние старики часто прошлое помнят лучше, чем настоящее.