Ее звали Ева

Девушки умолкли, и в возникшей тишине, в тишине, что воцаряется, когда обитатели какой-то местности, городка или деревни, гася свет, задувают свечи и укладываются спать, стала слышна трескотня, раздававшаяся где-то вдалеке. Девушки переглянулись и охнули.

– Похоже, где-то стреляют, – констатировала Ева.

Глава 47 Ева

14 ноября 1945 г.

С приходом весны

Ева сложила в аккуратную стопку бланки на столе и заправила чернилами ручку, готовясь к своему первому рабочему дню. Ей поручили выписывать временные пропуска беженцам, чтобы те могли покинуть территорию лагеря и заняться поисками пропавших членов семей, а также провианта и прочих самых необходимых вещей.

Услышав стук в дверь, она обернулась и увидела Кена. Его громоздкая фигура в теплом черном пальто занимала весь дверной проем.

– Слышал что-нибудь вчера вечером? Нам показалось, что это были выстрелы.

– Нет, ничего не слышал. Спал как младенец, после многих часов за рулем. Но, в принципе, ничего удивительного. Наверное, поляки снова вершили правосудие.

– Правосудие? – изумилась Ева? – Как это?

– Послушай, детка, – рассмеялся Кен, – скоро ты сама убедишься, что здесь не всегда следуют букве закона. Обстановка только-только начинает нормализовываться, но они еще не вернулись к тому, что называется цивилизованным обществом.

Ева, точившая карандаши, отвлеклась от своего занятия.

– Но нас прислали сюда для того, чтобы все делалось по закону. Должны быть оформлены соответствующие документы. Люди не вправе сами выносить приговор.

– Если они считают, что у них есть на то достаточно оснований, они будут судить сами. Многие из них прошли через ад и хотят быть уверены, что преступники получат по заслугам, – Кен скрутил тонкую сигарету, зажал ее меж зубами и полез в карман за зажигалкой.

– Они что, действительно мстят? Убивают людей, которые должны быть подвергнуты допросу и предстать перед судом?

– Может быть. Точно мы не знаем. Территория большая, вокруг лес.

– Но ведь союзники пришли к соглашению. Существует определенная процедура. Ожидаются новые судебные процессы, как в Люнебурге, и виновным будут вынесены приговоры. – По крайней мере я на это надеюсь. Достаточно ужасов я насмотрелась на прежнем месте службы, подумала Ева.

– Конечно, детка, мы все надеемся, что так и будет, – Кен пожал плечами. – А пока что мы имеем? Вокруг полно людей без документов, людей с неясным прошлым. Где они были, что делали? И часть из них – хорошие ребята, часть – плохиши. Сейчас здесь как на Диком Западе, детка.

– То есть они берут правосудие в свои руки? Сами вершат расправу?

– Как-то так. Официальное правосудие нерасторопно; нужно время, чтобы запустить судебную машину. А плохиши ждать не намерены, они стараются исчезнуть как можно скорее. Вот поляки и следят за тем, чтобы преступники получили свое. Происходит это так: кто-то прознал про вертухая, который лютовал в концлагере; еще кто-то находит свидетеля, и оглянуться не успеваешь, как его уже пиф-паф, – Кен складывает пальцы в виде пистолета. – Вертухаю капут, дело сделано.

Ева ошеломлена, представляя, как минувшим вечером во время метели беженцы творили самосуд.

– И ничего нельзя сделать, чтобы положить конец беспределу?

– Проще не вмешиваться. Как бы мы ни пытались, какие бы меры ни принимали, казни будут продолжаться. И вообще, могло бы быть гораздо хуже. Недавно я познакомился с американцами, и они рассказали, что в первые дни по окончании войны они отдавали на растерзание бывшим узникам какого-нибудь эсэсовца низшего ранга. И, конечно, от случая к случаю эти расправы принимали зверские формы. Иногда те убивали быстро, а иногда готовили своим обидчикам долгую мучительную смерть. Американцы однажды видели, как одержимые местью поляки избили эсэсовца до бесчувствия, а потом сожгли в крематории. Привязали его к носилкам, включили печь и несколько раз совали его туда, вытаскивали и снова совали, пока он не сгорел заживо. – Кен докурил тонкую самокрутку и сдернул с губы прилипший кусочек бумаги.

– Кошмар, – содрогнулась Ева. – Но ведь здесь ничего такого они не могут сделать?

– Слава богу, нет. Все печи постоянно заняты, едоков-то вон сколько, – он рассмеялся собственной шутке. – Поэтому будем благодарны, что мы лишь от случая к случаю слышим выстрелы, просто выстрелы, без всяких ужасов.

Ева снова глянула на ровные стопки бланков, на аккуратно выложенные в ряд ручки и карандаши.

– Ну и дура же я, – обругала она себя. – Мне это даже в голову не пришло.

И мне так следовало поступить? Учинить самосуд?

– Не ты одна, детка. Мы всего лишь пытаемся помочь им наладить жизнь. По большому счету мы ведь не знаем, через какой ад они прошли.

– Я и сама себе это говорю. Мне и хочется знать, и в то же время не хочется… Я просто надеюсь, что мне удастся помочь этим людям вернуться к некоему подобию нормальной жизни.