Ее звали Ева

– Понравилось? – снова спросила Салли, снимая через голову теплый джемпер.

– Да, ничего, но больше не пойду, – Ева зевнула. – Снег был рыхлый, а потом Петер бросил меня на склоне и сам куда-то укатил. Не впечатлили его мои способности. Я, видите ли, слишком осторожничаю, еле тащусь.

– Да уж, тот еще джентльмен, ничего не скажешь, – фыркнула Салли. – Ты хоть нормально назад добралась?

– Поймала машину до темноты. У нас ведь здесь грузовики целыми днями туда-сюда ездят. Лучше любого автобусного сообщения.

– Главное, чтобы не скапливались все одновременно, как в Лондоне, – рассмеялась Салли. Наклонившись, она порылась в тумбочке у кровати. – У меня здесь припасена сливовица. Не хочешь по глоточку?

Салли налила спиртное в крышки от фляжек, которые девушки до сих пор использовали вместо бокалов:

– Твое здоровье!

Она опрокинула в себя стопку. Ева потягивала сливовицу, чувствуя, как спиртное греет горло, выжигает горе и наполняет ее решимостью не допустить, чтобы это досадное происшествие, как она про себя называла случившееся, помешало ей и дальше исполнять свои обязанности. Да, она смогла бы доказать, что действовала в целях самообороны, что были попраны ее честь и достоинство, и ей бы сочувствовали, но все равно возникли бы осложнения. Ей бы стали задавать неприятные вопросы относительно ее связей с немцами и неумения разбираться в людях и оценивать обстановку. Потом будет расследование, возможно даже военный трибунал. Нет, лучше никому ничего не рассказывать.

Вместо этого она спросила:

– И где наша ушлая шотландка на этот раз сумела раздобыть столь вкусное пойло?

– Эта бутылка, – улыбнулась Салли, – подарок от одного очень благодарного отца. Мне удалось достать для его сынишки костыли. И теперь мальчик снова сможет попытаться ходить.

– А что с ним? Надеюсь, не полиомиелит?

– Слава богу, нет. Но история все равно довольно шокирующая. Мальчика и его сестренку один друг семьи прятал в своем доме на ферме в маленьком шкафчике. Целых три года они просидели там, почти не покидая своего убежища. И к тому времени, когда дети, наконец-то, воссоединились с родителями, бедный малыш фактически разучился ходить. Представляешь? Жизнь ему спасли, но чуть не сделали калекой. Будем надеяться, что со временем его ножки окрепнут и выпрямятся, но пока он не может ходить без опоры.

– Что ни человек, то печальная история, – пробормотала Ева, закрывая глаза. – А нас хватает лишь на то, чтобы помочь единицам.

– Жаль, что мы не в силах приносить больше пользы, – сказала Салли. – Меня аж передергивало, когда я слышала про щадящие приговоры, что выносили некоторым убийцам на Нюрнбергском процессе в прошлом году. Несколько лет тюрьмы за уничтожение тысяч невинных людей. Будь моя воля, все эти живодеры болтались бы на виселице, все до единого. Тюрьма – слишком мягкое для них наказание.

– Вот скажи, – тихо промолвила Ева, – куда подевались человечность и доброта? Или же жестокость – исконная черта человечества, до поры до времени скрытая за фасадом цивилизованности?

– Да уж. Они, видите ли, просто выполняли приказы. Слушать противно! Но, когда рассказывают про их бессмысленные зверства, во мне аж кровь закипает, честное слово!

– Столько погибших, столько загубленных жизней.

Салли встала и, размахивая руками, принялась мерить шагами их крошечную каморку.

– А сколько ушло от наказания! Этих уродов тысячи, но лишь малая часть из них поплатится за свои гнусные преступления. Остальные будут жить как жили, делая вид, что они не имели отношения к лагерям и рабскому труду.

Вскрикнув от досады, Салли добавила:

– Пожалуй, еще надо выпить.

Ева сдержанно рассмеялась. Держа в ладонях стопку, она вдыхала душистый аромат слив:

– Ты напоминаешь мне девчонок из учебного центра в Олдершоте, где я проходила подготовку.

Она сделала глубокий вдох:

– Однажды вечером прошел слух, что из Пакриджа – лагеря для военнопленных, что находился неподалеку от нас, – сбежал один немец. Все девчонки в казарме тут же принялись строить предположения: как бы мы поступили, если б наткнулись на него. Доступа к оружию у нас, естественно, не было, зато имелась ручка от метлы, которую мы приспособили для игры в лапту. И мы, смеясь, стали рассуждать, можно ли ею нанести серьезные увечья. А потом одна девчонка – Бетти, кажется; она из семьи военных – заявила: «Девочки, если найдем его, убьем голыми руками». И, знаешь, мы все с ней безоговорочно согласились. Мы все вдруг ощутили прилив яростной энергии. Все были уверены, что действительно способны убить сбежавшего пленника, если он попадется нам на глаза.

Ева рассмеялась, качая головой:

– Повезло бедняге, что мы его не нашли. А то бы он точно второй раз попал в плен.

– А мне понятно это чувство, – произнесла Салли. – Во время войны у многих были подобные настроения. В нас жила непримиримая ненависть к немцам. Но, если б дошло до дела, смогли бы мы убить голыми руками?

– Это был сиюминутный порыв, – помолчав, отвечала Ева. – Мы все были возбуждены. Но, знаешь, думаю, смогли бы, если б он нам попался.

Салли потягивала сливовицу, смакуя на языке терпкую сладость: