– Вы действительно не из России, – вздохнул новый знакомец, – об этом столько в газетах писали, да меж собой обсуждали… Вялые, да, это вы хорошо сказали. Да и с чего им быть иными, если царь наш во всё союзникам потакал? Союзнички… оплаченные боеприпасы и вооружение не поставляли вовремя! На полгода-год сроки задерживали, сотни миллионов рублей присвоили.
Несколько раз глубоко вздохнув, Илья Тимофеевич отпил кофе.
– Извините за горячность, больная тема. А на дыбки поднимались, да ещё как! Не слыхали о восстании в Лагере Ла-Куртин? В сентябре семнадцатого аккурат. Три дня бои шли, с артиллерией… свои же и подавили, вместе с французскими жандармами.
– После Революции и вовсе… кровью искупить вину предложили. Дескать, раз Россия их предала, то нам нужно компенсировать её вину. Кого по французским частям разбросали… догадываетесь, как их там использовали? Мясо пушечное! Иных в Алжир, в колониальные войска. Были и иные… но сладко никому не елось, если только верхушку не считать. Те-то да… патриоты на чужих костях.
– А вы?
– Алжир, – вздыхает собеседник, – да гражданство французское после войны получил, там же осел. Потом в Парагвай переманили, зря соглашался! В Алжир теперь возвращаться, так заново всё начинать, а в Парагвае с нашими расплевался так, что мало до дуэлей не дошло.
– Помотало… у меня биография сильно попроще. Работаете-то кем?
– Кем? Хм… сложно даже сказать, – несколько напоказ задумался отставной капитан, – лекции читаю в здешнем университете. Поверите ли, если желающие прикоснуться к тайнам русского языка и литературы. По военному делу офицерам и курсантам курс прочёл. Я, знаете ли, некоторым образом авторитет в военном деле.
– Даже так? – Смотрю на него с любопытством.
– Случайно по большей части, откровенно говоря, – кривовато усмехнулся он, – прибедняться не буду, военные таланты наличествуют. Но большую роль пресса сыграла – выпал случай попасть в газеты раз, да другой… А газетчикам проще цепляться за знакомое лицо да фамилию. Так и пошло.
– Вполне приличная карьера, – одобрительно киваю, не заостряя внимания на поношенном костюме и прочих деталях, кричащих о режиме жесточайшей экономии.
– Карьера? – Явственная самоирония без ноток надрыва заставила приглядеться к Илье Тимофеевичу внимательней, – два-три часа преподавательской деятельности в неделю дают почёт, но не наполняют карман. Жду вот, пока военные местные созреют, вроде как в училище преподавать позвать хотят. Что-то там не срастается… боюсь, парагвайская община наша воду мутит. Не любят они благополучных соотечественников, не зависящих от РОВС.
– О как! – Настроение моё стремительно портится, и здесь эти белогвардейцы силу набирают! Была бы возможность укоротить… а ведь есть!
– Илья Тимофеевич, а познакомлю-ка я вас с доном Бургосом…
Глава 17
Уходить пришлось резко, на импровизации. До сих пор не верится, что так сошлись звёзды, но в кои-то веки удача повернулась ко мне лицом.
Наверное, слово удача в данном случае не совсем уместно, всё-таки речь идёт о чужой жизни… Оборвыш, найденный во время охоты в полусотне вёрст от столицы и умерший у меня на руках, и стал той самой удачей.
Рост, телосложение, черты лица… даже неряшливая борода, выросшая во время скитаний…
– Не двойник, но похож, изрядно похож, – бормочу негромко, ворочая тело, – даже кисти рук как у меня, только что кожа погрубей на ладонях. Хм, а костяшки кулаков наоборот. Зубы… без пломб и коронок, уже хорошо.
Слова, сказанные им в лихорадочном бреду, позволяют более-менее точно идентифицировать человека. Англичанин из Бирмингема, подавшийся в Южную Америку за шальными деньгами куда-то на прииски. В результате вот… остывает.
Подрагивающими руками раздеваю тело и проверяю – нет ли каких заметных шрамов, татуировок? Страшно и противно до невероятия, но раз уж Судьба подкинула такой… намёк, то кто я такой, чтобы спорить с дамой?!
– Да что за блядство такое! – Вырывается сквозь зубы. Снятые с покойника вещи долго полощу в реке, но чище они от этого не становятся. Спешно, пока не передумал, напяливаю на англичанина свои шмотки, развешав чужие на ветвях.
Собираясь на охоту, взял с собой сменную одежду, вот только появляться в ней в городе нельзя. Старая она, из благополучных времён дона Карлоса. Отказываться от подарка старика не с руки небогатому русскому, тем более на охоту, а не на выход в свет. Есть немаленький шанс, что глазастые кумушки опознают старую моду на неведомом чужаке, а там и размотают клубочек.
– Прости, брат-человек, – неведомо зачем говорю покойнику. Сложив все свои вещи в лодке, перебираюсь в его утлую индейскую долблёнку, изрядно подгнившую и поеденную жуками.
С минуту сижу, глубоко дыша и решаясь. Наконец, вытащив нож из ножен, снова перелезаю в лодку к покойнику и делаю ножом несколько глубоких надрезов. Лицо, шея, кисти рук…