Эффект Этоса

Когда он проснулся в следующий раз, боль стала меньше, но все еще была, в руке, плече, ноге, ребрах, животе, правом ухе и в здоровой руке. Ван так и не вспомнил все раны, которые перечислила доктор Кайлен, но такое вполне могло быть, ведь он находился в шоке.

И все же… он задрожал. Ему вдруг почему-то стало холодно. Даже дрожа, Ван чувствовал теплоту, излучаемую снизу и сверху.

— Это должно помочь.

Он медленно повернул голову, и глаза сосредоточились на медтехе, мужчине, слишком молодом для должности техника или доктора. Тот установил перед Ваном экран.

— Хорошо. Вы идете на поправку. Отныне у вас будет четкое расписание. Обед принесут, примерно, через полчаса. Доктор Кальен считает, что время дня как нельзя более подошло, чтобы вас вытащить.

— Вытащить? Откуда? — Ван заметил, что его люлька наклонена, так что он находится почти в сидячем положении.

— Вы были в низкотемпературной коме. У вас оказалось тяжелое распухание мозга… сами знаете, биоузлы. Но незачем беспокоиться. Все действует. Доктор Кальен сказала, что она даже устранила кое-какие застарелые неприятности. Когда полностью выздоровеете, вероятно, будете почище прежнего. — Техник сверился с небольшим ручным экранчиком, затем улыбнулся, указывая на ручную консоль, присоединенную сбоку к люльке.

— Тьма народу о вас беспокоится. Вы просто закиданы посланиями. Те, что написаны от руки, на столе. — В последний раз улыбнувшись, он выскользнул из палаты.

С мгновение Ван изучал палату. Ничего особенного, всего-то помещение метра четыре шириной и менее четырех в глубину, с гладкими стенами. Через окно слева открывался вид на холмы к западу от Вальборга, покрытые глубоким снегом. Но оттуда, где Ван полулежал-полусидел, было видно не очень-то многое вокруг медцентра, лишь верхушки вечнозеленых растений, покрытые где толстым снегом, где снежной пылью. Зрелище за окном вызвало у него холод иного рода. Когда он в последний раз по-настоящему бодрствовал, был разгар лета.

Его пальцы одновременно ослабли и оцепенели, но Ван кое-как справился с ручным экранчиком и добился, чтобы перед ним спроектировался голообраз, достаточно крупный, чтобы не требовалось напрягать глаза, в которых по-прежнему расплывались небольшие предметы и подробности.

Первые несколько весточек были от посла и служащих посольства, все с благими пожеланиями. Исходившие от Роха и Ханнигана были теплее предыдущих, но ненамного. Третье было от Корделии Грегори. Совсем короткое. Он прочел его и перечел еще раз.

Своими действиями в келыпирском посольстве вы выказали большую храбрость, и это не удивило меня, ибо всегда было ясно, что храбрости вам не занимать. Но что поразило меня и порадовало, это то, как вы отвлекли огонь на себя и пытались спасти остальных. Увидев такой пример, я решила, что могу, наконец, не ставить вам в вину трагедию «Регнери», и за это благодарна вам… К сожалению, не могу сказать вам это лично, поскольку меня посылают на Кешмару вторым секретарем…

Отвлек огонь на себя? Ван, разумеется, ничего такого делать не собирался, просто хотел позаботиться, чтобы никто из послов или премьер не попали под выстрелы. Он задумчиво улыбнулся. Ну и дела.

Дальше в очереди лежали известия от его отцов. Папа Кикеро желал всего хорошего, сообщал, что молится за полное исцеление сына и надеется, что тот сможет заглянуть домой, прежде чем его переведут куда-то еще, и заканчивал:

Мы по-прежнему любим тебя и беспокоимся за тебя. Тем более что ты, как всегда, сделал больше, чем был обязан. Это пример, который произвел впечатление на твоих брата и сестру, но я хотел бы надеяться, что ты так поступил по причинам, более глубинным, чем просто долг… мы с великой радостью предвкушаем новую встречу с тобой, когда бы она ни состоялась…

Папа Альмавива писал более обильно: