Эффект Лазаря

– Если б было, у нас бы половина страны не страдала русской болезнью. Если алкоголик хочет пить – он будет пить. Не захочет лечиться – бесполезно лечить. Все у человека в голове. И желание пить, и нежелание. И еще… Лечить больного без его ведома не положено.

– А как же быть? Как быть?

– Раньше надо было думать. А теперь, когда она встанет на ноги…

– Когда?

– Скоро. Так вот, когда она встанет на ноги, надо ее подшить, кодировать или сделать химзащиту. Уговорите ее.

– А если не уговорю?

– Это уж ваша проблема.

– Однажды подшивали, но она запила через неделю.

– Единственное, что могу предложить, консультации психолога. Пусть с ней поработает. Но это, разумеется, платно.

В издательстве пишу заявление об очередном отпуске. Гении предупреждают, что я всегда могу на них рассчитывать. Пытаюсь убыстрить восстановление паспорта и полиса, но быстрее быстрого не получается. Покупаю для матери памперсы и лекарства по списку, который продиктовал врач. Список длинный. 72

Мать замыкается, больше не хочет рассказывать, какие кошмары преследовали ее в горячечном бреду. Естественно, я не настаиваю. И вдруг она тихо-тихо спрашивает:

– Варлен умер? – Вопрос настолько неожиданен, что я не сразу нахожусь с ответом. – Я знала, – говорит она и плачет, плачет, плачет.

Все равно мне пришлось бы ей сказать. Может, и хорошо, что она сама догадалась.

Какой славный предосенний день за окном. Еще все зелено, еще продолжается лето, но почему-то не покидает щемящее чувство, что все это мимолетно, еще немного, и вспыхнет, облетит, заснет. Как жизнь. А я ее так бездарно провожу.

– Как он умер? – спрашивает она.

– От инфаркта. Он не мучился.

Я не знаю, как и отчего он умер, но не хочу ее волновать.

– Ты была на похоронах?

– У меня нет связи с Ингой, телефона Инги нет, а мастерская молчит.

– Ты же знаешь соседку Эльмиру? Она сдает свою мастерскую, возьми у съемщиков ее телефон, а у нее узнаешь телефон Инги. И забери оттуда мои вещи.

По дороге домой вдруг начинаю сомневаться: может, Варлен не умер? Поворачиваю обратно к метро и еду в мастерскую. Дверь не открывают, зато квартиросъемщики Эльмиры на месте. Добываю телефон Инги, дозваниваюсь и спрашиваю, когда хоронят Варлена? Сегодня похоронили на Шуваловском кладбище, где его родители лежат. Договариваюсь о том, чтобы забрать вещи матери. Она говорит, что вещи сложены, и назначает время: завтра в три часа.

Звонит Лидуша, она не знает, где Томик, и беспокоится. Это я виновата, надо было ей сообщить. Лидуша хочет навестить мать, и я говорю, что туда не пускают, и сделать это можно только одним способом: мы едем туда вдвоем, и я представляю ее как сестру матери.

С утра отвожу Лидушу в больницу, потом – в издательство, прошу Гения съездить со мной в мастерскую. Дел у него выше головы, но безропотно соглашается.

– Ты уж прости меня, – говорю ему, – я бы тебя не грузила своими делами, но мой хахаль в отъезде.

Почему сказала «хахаль», не знаю, само собой вырвалось, и я почувствовала неловкость, не надо так о Максе, наверное, совсем свихнулась.

И вот мы на месте. Лифт до шестого этажа, на седьмой – пешком. Поднимаюсь по ступеням и нажимаю кнопку звонка – в последний раз. И мать сюда больше не придет.

Инга показалась мне никакой: бесцветная моль. А мастерская – удивила: она была непривычно огромна, потому что пуста. Пол свежевымыт, стены голые, в двух местах прислонены штук по пять холстов на подрамниках. Из мебели остались стол с пузатыми ножками и кресло-качалка, спущенная с антресолей. Что наверху, где была библиотека, я не видела, потому что для этого надо было пройти в центр помещения, а дорогу мне преградила дорожная сумка, так что дальше порога я не двинулась. Ясно, что в сумке были вещи матери. Мне показалось странным, что сумка совсем тощая, поскольку мать жила здесь много лет, и я спросила, все ли это?

– Все, – подтвердила Инга. – А что вы еще хотите? Постельное белье или посуду?

– У матери были два ее портрета, написанные еще до знакомства с Варленом Павловичем.

– Таких портретов в мастерской я не видела. Думаю, они были проданы, как и многие работы отца. Зайдите в магазин на углу или в рюмочную напротив. Там их знали и, возможно, расскажут, как они расплачивались.

– Идем, – сказал Гений, стоявший за моей спиной. Он потеснил меня и забрал сумку. 73

В больнице все изменилось, потому что мать окончательно пришла в себя и вступила в общение с миром. Во-первых, я наконец-то узнала, что врача зовут Филипп, во-вторых, его леденящий душу ясный взгляд потеплел и очеловечился, в-третьих, выяснилось, что он ведет с матерью длительные беседы на философские темы(?), как он сам сказал, и дал ей почитать книжку Кастанеды, а меня упрекнул:

– Почему же вы не сказали, что ваша мать образованная женщина?

Я прибалдела и промямлила:

– А кто нынче не образован?…

Томик в своем репертуаре.

Спросила у нее, как ей Кастанеда?