Эффект предвидения

Длинный, широкий коридор, в котором всегда почему-то сквозняк. Решетки на окнах. Вытертый линолеум спокойного, не бугрящегося пола, в трещинках и пятнах сырости стены. Скоро сделают ремонт, может быть, даже этим летом, которое вот-вот настанет, и тогда здание обновится и засверкает чистотой. Женщины с полотенцами идут на завтрак. Маня Трубина топчется возле столовой, не решается войти, боится, наверное, что опять напоят ее чаем. Раиса Михайловна опять пришла обвинять Кирилла. Просто какая-то навязчивая идея у нее. Да вы, дорогая моя, превращаетесь в одержимую сумасшедшую, не лучше Мани Трубиной.

Аня дошла до конца коридора, толкнула дверь больнично-тюремной комнаты свиданий. На ободранной кушетке, у окна, сидел Булатович.

Черт возьми! Лучше бы уж Раиса Михайловна.

– Здравствуйте, Аня. – Булатович приветливо улыбнулся.

– Здравствуйте, Алексей Федорович.

Надо бы и ей улыбнуться приветливо.

– Вы не возражаете, если мы с вами прогуляемся в парке? Здесь как-то, – Булатович обвел взглядом комнату, – мне, честно говоря, не по себе. – И опять улыбнулся.

– А мне ничего, я уже привыкла. Но пойдемте в парк, если хотите. Вам ведь нужно со мной поговорить? Разве в вашем деле есть еще какие-то неясности?

– Это вам. – Алексей протянул Ане шоколадку.

– Спасибо. – Аня смущенно сунула ее в карман халата.

– Я к Осинцеву приходил и вот решил вас заодно навестить. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, спасибо. – Они вышли из комнаты, спустились по лестнице вниз. – Как там Егор? Что с ним теперь будет?

– Егор… – Булатович нахмурился. – Пройдемся или сядем где-нибудь?

– Как хотите.

– Тогда пройдемся немного. – Алексей взял Аню под руку. – Егор. Несчастнейший человек этот Егор. Мне удалось многое о нем узнать. Я даже в интернат ездил, где он учился до двенадцатилетнего возраста, и в его родной город. Это здесь, недалеко, в часе езды. Чистенький, маленький городок, мне он понравился, старинный, лет восемьсот, не меньше. Я с их бывшей соседкой разговаривал, она Егора хорошо помнит, даже странно, все-таки столько лет прошло, а соседка совсем старая. И в милиции был, нашел человека, который хорошо знал сожителя Клавдии Пегахиной.

– Клавдии Пегахиной?

– Да, родной матери Егора.

– Ах, ну да, моя черная старуха, мать Егора, которую он убил дважды. Он мне рассказывал, когда мы сидели с ним в темной, глухой комнате – в той душегубке, из которой вы меня вытащили.

– Убил дважды? Нет, все было не так. Тогда, в детстве, в пятилетнем возрасте, Егор не убивал свою мать. Выстрелил ее сожитель, Василий Григорьев.

– Сожитель? Вот оно что! Егор тогда рассказывал… я не до конца поняла, о каком-то человеке, который приходил по вечерам к его матери и которого он ненавидел. Это сожитель был, вот оно что.

– Все вышло случайно. Василий Григорьев в милиции работал, оперуполномоченным. В тот день Клавдия с Василием из-за чего-то поссорились. Разгорелся скандал, это даже соседи слышали. У Григорьева при себе пистолет оказался, он в сожительницу свою и выстрелил. Вне себя был и пьяный. А когда сообразил, что наделал, в ужас пришел. Это я от его знакомого знаю, Василий ему однажды признался, года уже через два после случившегося. Ну вот. И тут взгляд его на Егоре остановился, с мальчиком как раз припадок эпилептический произошел, у него и тогда уже была эпилепсия. Григорьев знал, что мальчик после припадков не помнит ничего, да и сам припадок не помнит. И решил он тогда свое преступление на ребенка свалить. Убедить Егора, что это он маму убил, ничего не стоило. Он и убедил. А потом и всех остальных. В милиции, конечно, понимали, что объяснения Григорьева – липа сплошная, не может пятилетний ребенок зарядить пистолет и выстрелить, ни сил, ни умения не хватит, но раздувать дело не в их интересах было. Ну выстрелил ребенок и выстрелил, с него спросу никакого, а портить показатели, внимание прокуратуры к себе привлекать никому неохота. Копать глубоко не стали, приняли на веру объяснения Григорьева, и дело с концом. Клавдию с тяжелейшим ранением в живот в больницу увезли, Егора в детское психиатрическое отделение отправили, Василия с работы сняли за халатное отношение к оружию, и все. Сор из избы милицейской выносить не пришлось, и ладно. А то, что ребенку всю жизнь сломали, никого не интересовало. Соседка их бывшая рассказывала, что Пегахина никогда Егора и не любила, мешал он ей только. Ну а потом Клавдия выздоровела и на ребенка отказ написала.

– Почему? Думала, что Егор в нее стрелял?

– Да нет, она знала, что не Егор. С Василием они помирились, из этого города уехали. Года через два Григорьев вернулся, а Клавдия так и пропала где-то, соседка говорит, никто о ней не слышал больше.

– Вы с Василием тоже встречались?

– Нет, к сожалению. Он умер три месяца назад, от рака легких.

– Жаль.

– Доказать его вину все равно было бы невозможно, столько лет прошло. И потом… для Егора теперь это уже не имеет значения. Тогда, двадцать три года назад, имело, а сейчас… – Они дошли до аллейки со скульптурами. – Может, все-таки присядем? Вы как, не устали?