По пути к троллейбусной остановке Маштаков, форсируя сезонные водные преграды в виде луж и ручьёв, гадал, к чему снятся покойники. Непревзойдённым профессионалом в толковании сновидений слыла его Татьяна. Пухлая книжка «Сонник эпохи Водолея» была её настольной. Миха подумал: «Вот и повод пообщаться вечером, лишь бы из головы не вылетело».
После перестрелки на трассе Маштаков воротился домой только в субботу после четырнадцати часов. Больше суток он устно и письменно излагал одни и те же события разным должностным лицам — своим начальникам, кадровику, ОСБ, следователю местной прокуратуры, следователю прокуратуры области. Только в кино лихой опер, перемочив полдюжины злодеев, демонстративно пьёт из горла водку, напрочь игнорируя властные вертикали, обязанные чинить экстренные разбирательства разразившегося «чэпэ». Общавшиеся с Михой люди были настроены к нему лояльно, но один чёрт роль попугая забодала.
Описание скоротечного происшествия заняло шесть страниц плотного печатного текста.
Следователь по особо важным делам областной прокуратуры, серьёзный молодой парень, один из вопросов предварил предупреждением, что он — самый заковыристый.
— Почему, Михаил Николаевич, тяжело ранив первым выстрелом мужчину, находившегося на проезжей части автодороги, вы произвели в него ещё семь выстрелов?
Маштаков оторвал чугунную гирю-голову от сложенных на столе рук. Лихой сериальный опер в таких местах начинает остроумно ёрничать над кабинетными крысами. У Михи потенциала не оставалось даже на то, чтобы складывать слова в простейшие предложения.
Следак поправил очки в металлической оправе и, диктуя себе, начал сноровисто печатать на портативной пишущей машинке:
— Я стрелял в движении, не видел, что первым выстрелом попал в шею преступника. Преступник не упал, продолжал целить в меня из огнестрельного оружия. В связи с этим, продолжая действовать в строгом соответствии с требованиями статьи пятнадцать Закона РФ «О милиции», я произвел ещё несколько выстрелов в лицо, застигнутое при совершении особо тяжкого преступления против жизни и оказывающее вооруженное сопротивление. Вас устроит такая формулировка, Михаил Николаевич?
— Наверное, — вяло пожал плечами Маштаков, — дайте ручку, подпишу.
Не по годам умные глаза важняка источали вопрос, озвучить который он не решился: «Что чувствует человек, изрешетивший пулями другого».
Ну и зря поделикатничал, а ещё следователь. Миха поделился бы, что ощущает себя склизкой выпотрошенной рыбиной, извалянной в собственных тягучих лиловых кишках.
Домой его, как фон-барона, отвезли на чёрной «Волге» начальника УВД. Словно подгадали — к подъезду приближалась Татьяна, возвращавшаяся с работы через магазин. Тяжеленные сумки оттягивали ей руки до земли. Помпезность прибытия мужа Таню не впечатлила. Зато она живо среагировала на его попытку принять у неё ношу.
— Не нуждаюсь в подачках! Сама!
Миха поднимался по ступенькам позади жены и запоздало сожалел, что не удосужился вчера позвонить и уведомить, что не придет.
«Впрочем, какой смысл? — тупо оппонировал он сам себе. — Всё равно бы не поверила».
Дома Маштаков с грехом пополам вымылся под душем. Из пластмассовой лейки то цедился кипяток, то толчками шла ледяная вода. Гигиеническая процедура принесла больше мучений, чем облегчения. Переодевшись в чистое белье, Миха предпринял попытку переговоров.
— Тань, у меня, это самое, проблемы на работе, — начал он, мучительно сморщив лицо.
Жена дожидалась его первой реплики как повода для гневной отповеди.
— А мне плевать на твою работу! Надоело! — пронзительно закричала она. — Мне обрыдло твоё бл*дство, твои вечные загулы! Убирайся отсюда! Куда хочешь! К своим бл*дям!
Не имевший сил оправдываться Маштаков на скорую руку сгоношил себе поесть из того, что нашёл на плите. Попутно отметил правильность формулы, выведенной знаменитым психотерапевтом Литваком, что скандал в семье — аналог секса. Сложив грязную посуду в мойку, покурил у открытой форточки. Мозг отключался, слипались веки. Вынув из шкафа подушку, Миха улёгся в зале на диване, натянул на голову плед. Татьяна тут же с кухонных хлопот переключилась на уборку, яростно загудела пылесосом «Буран». Маштаков молча переместился с постельными принадлежностями в кладовку (гордость хрущевской планировки), стащил там с полки матрас, расстелил его на полу, рухнул и вырубился.
Продрых он без малого двадцать часов. Очнувшись, последовательно, одно за другим восстановил в памяти события пятницы. Впервые после происшедшего его обуял страх. Покинуть убежище понудила лишь физиология.
Когда он, опухший, выполз из кладовки, Маришка округлила глаза:
— Папа, а от кого ты там сп”ятался? От