Эффект прозрачных стен

Одинцов мечтал о сыне. Таком же, как он сам, – энергичном, целеустремленном, решительном. Только более удачливом. Он смог преодолеть неприязнь, возникшую к кричащему свертку, который вручила ему медсестра у дверей роддома. Но полюбить – всем сердцем, без оглядки, – не смог. Когда Лада подросла, отец отдал ее не в ту школу, куда каждое утро возил детей городка автобус, а в специальный спортивный интернат. В интернат брали исключительно одаренных детей, и капитану пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить туда дочь-тихушницу. На родительском собрании в конце года классный руководитель, в прошлом олимпийский чемпион, посоветовал отцу забрать девочку из интерната. «Замкнутая», «слабенькая», «не приспособленная», «не сможет» – слова тренера звенели в ушах капитана всю обратную дорогу, заставляя его крепче сжимать руль, чтобы не дать вылиться бушевавшему в нем гневу. Не сжимай он руль, где гарантия, что пальцы его не сомкнулись бы на тоненькой шейке, торчавшей из груды одежды на соседнем сиденье. По этой же причине, втолкнув дочь в квартиру, капитан отправился в казарму и трое суток не возвращался домой. Постепенно гнев его улегся. «Буду сам», – решил он и поутру стал выгонять дочь на пробежку, поддерживая ее собственным примером. Но вскоре ему это надоело – кому охота в сорок лет бегать ни свет ни заря. С началом широкомасштабных учений бег по утрам прекратился. «Ничего, – успокаивал себя капитан Одинцов, – пойдет в училище, там из нее человека сделают».

Мать Лады нигде не работала. Чтобы как-то себя занять во время ожидания мужа со службы, она начала шить. Неожиданно у нее получилось. Стоило пару раз пройтись по улице в сшитом своими руками платье, как все подруги, не совсем подруги и даже вовсе не подруги выстроились в очередь с просьбой сообразить и им что-нибудь подобное. Мать никому не отказывала. Одинцов считал занятие жены бабской блажью, но терпел. Какая разница, чем занимается жена? Лишь бы в доме была еда да поглажены рубашки. Да еще чтобы на сторону не смотрела. Но как-то раз, придя домой чуть раньше положенного, Одинцов увидел Ладу, увлеченно строчившую на машинке что-то яркое. Из его дочери, надежды и опоры, будущего доблестного офицера, хотят сделать портниху, обшивающую чужие зады? Вспышка гнева была такой сильной, что Одинцов не смог сдержаться. Он расшвырял тряпки, разорвал бумажные выкройки, высыпал из шкатулки разноцветные катушки с нитками и долго самозабвенно топтал их ногами, а потом, плюнув на ужин, ушел из дома, смачно грохнув дверью напоследок. Неделю капитан жил в казарме, периодически глуша остаточные вспышки гнева, напоминавшие глухие раскаты уходящей грозы, спиртом. Спирт был низкокачественным, отвратительной очистки, пах резиной, из-за чего носил название «калоша». Чтобы хоть как-то облагородить живительный напиток, туда, для отстоя сивушных масел, добавляли марганцовку, а для запаха – чеснок.

Вернувшись, вместо завтрака и покаянных слез, Одинцов обнаружил на столе записку. Сухие строки извещали, что жена забрала дочку и ушла. Собирается подать на развод.

Суд состоялся через три недели. Одинцов заручился поддержкой юриста из части. И тот смёл жалкие доводы жены, что, мол, девочке лучше с матерью. На весах Фемиды с одной стороны оказалась взбалмошная, бездомная, никогда не работавшая женщина, бросившая мужа, а с другой – доблестный защитник Отечества с блестящими характеристиками со службы, квартирой и гарантированным заработком. Сомневаться в решении суда не приходилось. Единственное, на что согласился Одинцов, – жена может навещать дочь раз в неделю. И как показало время – не зря. Она приезжала, наводила порядок, готовила еду, которой дочери с отцом хватало на несколько дней. А через год Одинцова перевели в другой город, и визиты эти прекратились.