Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

В 1950 году Якобсон вновь обратился в своей работе в качестве балетмейстера к теме Второй мировой войны, когда после почти десятилетней задержки его татарский балет, созданный в Казани накануне немецкого вторжения во время войны, «Шурале» (теперь переименованный в «Али-Батыра» по просьбе тогдашних чиновников, чтобы чествовать героя, а не злодея), наконец увидел свет в Кировском театре. Спектакль, впоследствии перенесенный в Большой театр на сезон 1955 года, имел такой грандиозный успех, что даже «Правда» и «Известия» нарушили привычное молчание о творчестве Якобсона[152]. Они преподнесли этот балет как историю «победы человечности и могучих богатырских сил народа, чистой любви и правды над злобой и кознями всяческой нечисти». Журналист «Известий» Долгополов хвалил у Якобсона то, что он называл противопоставлением сказочных и бытовых элементов, а также танцы Шурале и лесных существ, которые он назвал «полными неистовства», поскольку они построены «на резких, изломанных линиях», помогающих передать напряженность борьбы между героем и его врагом[153]. Эта рецензия сама по себе дает представление о советской балетной критике того времени: обратите внимание на то, что разбор сюжета на предмет его содержания является главной темой критика, как будто он обсуждает литературный текст. Критики, как и художники, работавшие в послевоенном климате государственного контроля над искусством и его восприятием, целенаправленно писали о конкретных аспектах балета, стараясь сосредоточиваться на однозначных идеях спектакля, достоверность которых легко подтвердить.

Протоколы двух отдельно взятых партийных собраний в Кировском театре дают интересное представление о том, как во время холодной войны административный надзор мог влиять на бытование такого крупного балета, как «Шурале», даже в его повторных постановках. В дискуссии об эстетическом и идеологическом содержании балета, зафиксированной в отчете от 1 апреля 1949 года, предусматривались некоторые изменения, нацеленные на то, чтобы сделать роль людей и героини, борющихся за свое счастье, более активной; концовка спектакля должна была выглядеть как празднование этой победы». Один из участников, В. Адехтерев, поднимает вопрос о метафоре Сюимбике как заколдованной женщины-птицы. «Это не балет о борьбе между добром и злом, а борьба за настоящую жизнь и жизнь среди хороших людей и их мечтаний», – заявил он.

Второй протокол взят с собрания 11 апреля 1950 года, состоявшегося за несколько недель до июньской премьеры балета. Эти комментарии еще более категоричны:

То, что должно быть сделано:

1. Сократить название балета.

2. Изменить танец Огненной ведьмы.

3. Не включать чудовищ в финал первого акта. Закончить действие тем, что Сюимбике уносит охотник, но показать так, чтобы зрители поняли, что Шурале не погиб, а отомстит охотнику.

4. Ресценируйте вход главной птицы.

5. Танец девушек после ухода Сюимбике придает ему смысл заговора.

6. Сократить поиск невесты. Ищите в музыкальном и хореографическом плане, чтобы это выглядело как игра, а не как то, что обычно делалось в соответствии с традицией.

7. Сократите детский танец.

8. Сократить образ пьяниц.

9. Охотники должны уйти вслед за Али-Батыром и появиться в лесу, чтобы помочь Али-Батыру.

10. Придайте больше мощи и силы Шурале Бельского.

11. Попробуйте дать Али-Батыру еще одну танцевальную характеристику.

12. Для завершения финала балета сцена должна показать народную силу и мудрость, торжествующую над злыми чарами Шурале и его стихиями.

13. Изменить мелодию финала[154].

В этой «надзорной» директиве читается стиль сотрудников известных органов. По иронии судьбы самым восторженным зрителем якобсоновского «Шурале», по крайней мере символически, оказался Сталин. В марте 1951 года Якобсон узнал, что «Шурале» был удостоен Сталинской премии за 1950 год в области литературы и искусства[155]. Одна из высших гражданских наград СССР, существовавших параллельно советским военным наградам, Сталинская премия была учреждена Сталиным в 1939 году как советская версия Нобелевской премии. Премия, ежегодно присуждаемая в знак признания одного выдающегося произведения искусства в различных жанрах, включая литературу, музыку, балет, оперу и изобразительное искусство, служила дополнительным рычагом воздействия руководства на искусство и культуру. Качество самого произведения часто оказывалось второстепенным по отношению к его теме. Якобсон хорошо понимал эту инверсию содержания и стиля, а также то, как премия способствовала формированию культа личности Сталина, и всегда с ироничным пренебрежением относился к этой великой чести. В официальной биографии Якобсона, которую он обязан был составлять, он отмечал, что является лауреатом Сталинской премии, в самой последней строчке, как бы задним числом, потому что этот факт биографии был для него не столь значительным. Однако сам факт, что «Шурале» соответствовал канону Сталинской премии, был доказательством того, как хорошо Якобсон умел быть лауреатом, оставаясь в душе ренегатом.