Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Тоталитарный режим периода холодной войны придал Якобсону новых сил. Он вовсе не был окончательно задушен этим периодом: напротив, он играл с тоталитарным дискурсом в своих постановках, вплетая скрытые смыслы, которые можно было считывать наряду с основными художественными идеями. Одним из последствий колоссальных потерь СССР во время Второй мировой войны стала растущая надежда на то, что советский террор против собственного народа прекратится, так же как и репрессии против национальных меньшинств, в особенности евреев. Впрочем, довольно скоро эта надежда стала ослабевать. Именно в период, когда советское руководство с особой яростью обрушилось на национальную идентичность еврейского народа, Якобсон на свой страх и риск осуществил свои первые балетные постановки на еврейскую тематику. Он сделал балет средством выражения политических взглядов. После этого на протяжении всей своей жизни Якобсон использовал балет для утверждения своей идентичности, оставаясь при этом на виду у властей. По иронии судьбы именно холодная война создала для него условия, необходимые для работы в этом ключе. Ему было позволено обращаться к злободневным темам, несмотря на то что Якобсон ставил под сомнение существование социалистического реализма как единой доктрины и взамен предлагал концепцию множества разновидностей соцреализма, в которой балет, возможно, занимает одно из промежуточных положений.

Культурный фронт

Антисемитские тенденции наблюдались еще в сороковые годы. Так, Г. Ф. Александрова, руководителя отдела агитпропа коммунистической партии, задевало чрезмерное количество «нерусских» в советских культурных институтах. Выделяя, в частности, Большой театр, а также Московскую и Ленинградскую консерватории, он отмечал, что в них работает слишком много евреев и что в этих заведениях следует больше продвигать русских [Veidlinger 2000: 252]. К концу войны, когда Советский Союз столкнулся лицом к лицу со своими катастрофическими потерями, появилась надежда, что национальные меньшинства, в частности евреи, которые внесли равный вклад в дело защиты своей родины, получат справедливо причитающееся им признание. Однако этим надеждам не суждено было оправдаться. Напротив, советские евреи вскоре стали мишенью для новой волны репрессий, нацеленной на «чистку» культурных институций, особенно Большого театра, Московской и Ленинградской консерваторий и Московской филармонии. Эти репрессии касались не только творческой интеллигенции. Так, в сибирские лагеря ГУЛАГа отправлялись освобожденные из плена, поскольку их считали «испорченными» Западом [Veidlinger 2000:257]. Еврейство стало отягчающим обстоятельством – неким маркером «буржуазности». «Еврейство стало преступлением, – пишет историк Ю. Л. Слезкин, – те, кто исповедовал отдельную еврейскую культуру, превратились в “буржуазных националистов”, те, кто отождествлял себя с русской культурой – в “безродных космополитов”» [Слезкин 2005: 383]. Таким образом, после окончания «горячей» войны было положено начало «холодной» идеологической агрессии, старт которой дали чистки среди советской творческой интеллигенции и которая впоследствии повлияла на политику советской культурной дипломатии. Начало холодной войны обычно связывают с выступлением Уинстона Черчилля 5 марта 1946 года, в котором он сказал, что на европейский континент опускается железный занавес. Через пять месяцев, в августе 1946 года, А. А. Жданов, идеолог социалистического реализма как доминирующего эстетического принципа в советском искусстве (а также автор доктрины, согласно которой единственно возможным конфликтом в советском искусстве мог быть конфликт «хорошего с лучшим»), намертво укрепил этот занавес, начав кампанию по вытеснению «чуждых» (то есть нерусских) элементов из советской культуры.