Эффект Ребиндера

Манчестер и Ливерпуль…
Я вновь бреду среди толпы
Среди тысяч незнакомцев… —

Кира переводила вполголоса, глядя в темное ночное окно: «Манчестер и Ливерпуль…».

Разве возможно вот так танцевать, почти не двигаясь, просто топтаться в обнимку в тесном пространстве комнаты, чувствовать непривычно большие теплые руки, запах табака и дыма от его бороды, горячее дыхание на своей щеке.

Я бродила в дальних краях,
Искала прекрасную любовь,
Которую узнала с тобой…

Она совершенно не запомнила разговор, что-то про Гальперина – умница, блистательный ученый, про Киру – сплошное очарование… нет, только в гостях, проездом у старых друзей… да, несколько лет в Академгородке… да, почти каждый год на байдарках… нет, девчонок не берем, слишком опасно. Еще что-то про поход, горы, пороги – обязательные знакомые слова, словно пароль взаимного понимания. Только одна фраза об альпинистах врезалась в память:

– Такая девочка, как вы, не должна нести рюкзак в сорок килограммов.

Боже мой, хороша девочка, слышал бы брат Володька! Небось, давно считает старой девой.

– Напрасно беспокоитесь, такие девочки, как я, жутко выносливы.

– Не уговаривайте! Женщина создана для продолжения рода и хранения очага. Поэтому она хрупка и прекрасна. У меня дочке восемь лет, в жизни не пущу ни в какие горы!

Нет, она даже не слишком огорчилась. Возраст, свитер, круг семейных друзей – все говорило о положительном женатом человеке. Но что-то не складывалось, была некая странность в тихом доверчивом разговоре, в танце без движения, скрытой невнятной тоске. Только позже, в доме Семена и Вали, перетирая посуду в заставленной кухне, она услышала страшное и непривычное в их возрасте слово «вдовец».

Оля решилась практически сразу, не раздумывая и ни с кем не советуясь. Матвей уезжал через две недели, ждала лаборатория, начинался учебный год у Иринки, поэтому он предложил расписаться уже в Новосибирске. Как растерялись родители! Конечно, такая положительная правильная дочь, такая прилежная ученица – и вдруг бросает аспирантуру перед защитой! У отца даже гипертонический криз случился! В конце концов он смирился, но поставил условие – фамилию Ольга не меняет ни себе, ни будущим детям, все останутся Поповыми. Она поспешно согласилась, лишь бы прекратить ненужные разговоры, рассуждения о детях казались ранними и ненужными.

Хотела ли она детей?

Странно признавать, но до встречи с Матвеем тема материнства Ольгу скорее раздражала. Почему нужно превращаться в толстую уродливую клушу и ходячий инкубатор? Зачем терять независимость, переживать о детских поносах, становиться наседкой, как Наташа Ростова? А сами роды! Унизительная поза, растопыренные ноги, кровь, слизь… Какое-то бессмысленное издевательство природы. И все для того, чтобы произвести на свет еще одну бесцветную нескладную девочку, которая будет мучительно завидовать подружкам и презирать свою мать?

Почему-то она была уверена, что родится девочка. И Матвей, который страстно мечтал о сыне, тоже привыкал к мысли о девочке, заранее окрестил ее маленькой Олей. Это было отдельным страданием, потому что напоминало их любимую книгу «Прощай, оружие», где герой называл своего будущего ребенка «маленькая Кэт». Они умерли оба, и Кэт, и ребенок, как он не понимал!

С самого первого дня Матвей мучительно переживал их не слишком удачную интимную жизнь, винил себя в бесплодии после аварии, ночами молча курил на кухне. Когда через полтора года у Оли появились первые признаки беременности, он совершенно очумел от радости, заполонил дом овощами и редкими в их краю апельсинами, сам стирал белье и драил пол. По ночам он теперь крепко спал, прижавшись к Ольгиной спине, «ложка в ложку», и бережно обнимая горячей рукой ее растущий живот.

А Олю все раздражало, это было ужасно! Она мучилась мыслями, что первые роды в тридцать лет да еще в такой глуши обязательно окажутся неудачными, случится несчастье с ребенком, или она сама умрет, как умерла Кэт. Объятия мужа вызывали дрожь, хотелось отвернуться, отодвинуться, остаться одной. Разве он заслужил таких огорчений, ее преданный добрейший чудак? Хорошо, что Матвей сам догадался и предложил рожать в Москве, какая проблема взять дополнительный отпуск за свой счет!

Но и Москва Олю ужасала, вернее, не Москва, а тесная родительская квартира, ее бывшая восьмиметровая комната. Как они могли поместиться там, да еще с Иринкой?! Она хотела остаться одна, одна-одна-одна! Пусть никто не видит ее безобразную фигуру, незнакомое опухшее лицо в пятнах, пусть никто не сочувствует и не вздыхает!

И тогда Матвей затеял поход на плоту. Все, все отправлялись в поход – Иринка, Володька, он сам, давние друзья по детскому дому. Жаль, что нельзя было и родителей захватить! Только Таня была нужна ей, только Тане она могла признаться в своих страхах и отчаянии.