Эффект Сюзан

— Тут совсем другое дело. Когда они осознают, как часто они попадают в точку, они начинают чувствовать уверенность в себе. И увлеченно все это излагают. В отчетах появляются таблицы с цифрами. Которые говорят сами за себя. За первые два года двадцать четыре крупных прогноза и более сорока мелких стали реальностью. К таким расчетам, как пишет автор докладной записки, никогда не могла приблизиться ни одна аналитическая группа.

— А кто писал эту записку? — спрашивает Харальд.

Придется сказать. Они должны это знать.

— Под ней подписи Андреа Финк. И Магрете Сплид. Они писали ее вдвоем.

Они с изумлением смотрят на меня.

— Андреа получила Нобелевскую премию за несколько лет до этого, — говорю я. — Она была одним из самых известных людей в Дании. К ее словам все прислушивались. И прислушиваются до сих пор. Она понимала, что такое подтверждение с ее стороны будет иметь далеко идущие последствия.

— Откуда она узнала про эту группу? — спрашивает Харальд.

Я встаю. Я проголодалась. Мы все проголодались. Когда обстоятельства заставляют вас позабыть о себе, в какой-то момент возникает чувство голода. И мы так и не добрались до рождественских уток.

— Она не просто узнала. Она знала о ней с самого начала. Они с Магрете Сплид создали Комиссию будущего. Это их рук дело.

Одна из уток снова отправляется в печь для пиццы. Я выхожу в сад. Позволяю себе минуту наслаждаться прохладой. Любоваться лунным светом, отраженным от снега.

Еще немного — и мы отсюда уедем. Дом будет продан, тут поселятся другие люди. Я кладу руку на стену, пытаюсь вслушаться в здание, словно в человека.

Покой и тишина осязаемы, они словно прикосновение.

Конечно же, сейчас, в этот вечер, где-то неподалеку есть люди, которые, вернувшись домой, обнаруживают, что их дом ограблен. Воры унесли все, выдернули стереокабели из стены и не оставили ни одного отпечатка пальцев. И вот еще чуть-чуть — и приемный покой больницы в Гентофте будет забит до отказа мужьями, которые, напившись по случаю Рождества в стельку, пнули ногой своих жен, а те в свою очередь огрели их сковородкой, предварительно разогретой на керамической варочной поверхности до двухсот восьмидесяти градусов.

А в нескольких километрах отсюда, в Вангеде, в бедных кварталах, одинокие матери ставят на рождественский стол продукты из благотворительной посылки Армии спасения.

И тем не менее нет ничего плохого в том, чтобы постоять тут минутку в одиночестве, наслаждаясь покоем.

Лабан, похоже, сел за рояль. Но музыка доносится издалека и только подчеркивает тишину.

И тут рядом со мной оказывается Оскар.

Не знаю, существуют ли биомеханические исследования того, как двигаются бездомные люди. Но уж в любом случае невозможно представить, что они имеют обыкновение красться на цыпочках по мощенной камнем дорожке. Но, наверное, именно так он и подошел, я его не слышала.

— Вас заберут завтра, — говорит он, — и отвезут в безопасное место.

Поражает меня не то, что он уже не похож на бомжа. И не то, что вроде бы теперь от него как-то иначе пахнет. Поражает меня ощущение бессилия. Ощущение того, что никуда от всего этого не деться.

Мы идем с ним вдоль дома. У калитки он останавливается.

— Вы не собираетесь сбежать?

Я подхожу к нему вплотную.

— Если бы мне вдруг захотелось что-то сказать Хайну, с глазу на глаз. До того как нас увезут. Где бы я могла найти его?

Я не очень надеюсь получить ответ.

Он устремляет взгляд на полную луну.

— Завтра он играет в гольф.

— На лужайке будет лежать снег.

— Они играют там, где газон с подогревом. Это на островах Кронхольм.

И он уходит. Я возвращаюсь в гостиную.

— Тит, — спрашиваю я, — а, кстати, где ты подобрала Оскара?

— У школы верховой езды.

— Школа верховой езды Матсона, — говорю я, — не то место, где обычно прогуливаются бездомные.

— Я сразу почувствовала. Что он попал в беду.

Я не продолжаю разговор.

35

Тит и Харальд ушли спать. Вдвоем, в комнату Харальда.

Не раз бывало, что они так ложились спать — еще когда были совсем маленькими. Я открываю дверь и смотрю на них. Когда я смотрю на них, спящих в одной комнате, я всегда чувствую какую-то смесь радости и печали. Радости от того, что они солидарны друг с другом. Печали от того, что друг к другу их толкает внешнее давление.

В лучах лунного света их кожа кажется почти прозрачной. Сами собой в голове всплывают мысли о космологии света Гроссетеста^[15] в труде «О свете», представление Ньютона о свете как о веществе в трактате «Оптика», Эйлер, Юнг, Максвелл, а потом Планк и Эйнштейн и квантовые оптические эксперименты Андреа Финк вместе с Гранжье. Пятьсот лет исследований — и до сих пор никто не знает, что на самом деле собой представляет свет.

А я вдруг внезапно все понимаю. Ответ мне дает лунное сияние, падающее на лица детей.

Свет — это на самом деле ласковое прикосновение.

Я надеваю куртку, нахожу ключи от машины, беру из ящика с инструментами ломик. Выключаю в гостиной свет и приподнимаю жалюзи. Чуть дальше по Ивихисвай стоит BMW, в машине сидит Оскар.

Я прохожу через кладовую, открываю заднюю дверь. Внезапно позади меня оказывается Лабан, босиком и в кимоно.