Эффект Сюзан

Магазинчик находился на небольшой рыночной площади напротив церкви. На террасе, отделенной от тротуара белым заборчиком, стояли белые столики, была середина дня, на площади было малолюдно. Внешне мы ничем не выделялись, разве что светились от того, что происходило между нами, и те немногие люди, которые попадались нам по пути, оборачивались нам вслед.

Мы подождали, пока в магазинчике не осталось никого, кроме нас с продавцом. Там был отличный ассортимент, во всем чувствовалось внимание к покупателю и забота о качестве, вероятно, в летнюю половину года сюда наведывались состоятельные дачники. Перед угловым прилавком мы встали так, что от Лабана ко мне шла невидимая прямая линия через хозяина магазина. Позиция, в которой эффект проявляется наиболее интенсивно и которую мы позже будем использовать во время допросов.

— У нас не осталось денег, — говорю я, — мы молоды и влюблены, вы не возражаете, если мы в вашем магазине повесим объявление, что мы ищем спонсора?

Хозяин магазина был вежливым человеком, он засмеялся, до этого момента мы находились в рамках нормальности.

Но тут включился эффект. Без его ведома, без шансов понять, что происходит, он толкнул торговца за черту, которую он в тот момент уже не осознавал.

Он протянул руку к винной полке.

— Нам очень неудобно принимать это от вас, — сказал Лабан, — но если уж вы предлагаете, то было бы здорово, если бы вы дали нам бутылку шампанского.

— Я вегетарианка, — продолжила я, — но Лабан не может жить без мяса, так что для сегодняшнего ужина, когда мы в каком-то смысле отмечаем нашу помолвку, я очень хотела бы приготовить ему мясо. Не найдется ли в морозильнике кабаньей вырезки?

Был обычный датский майский день, позади магазинчика торчал белый флагшток, вокруг тишина и покой, настоящая датская идиллия и ничего сверхъестественного. Но где-то в пространстве между нами тремя возникло понимание нашей неотвратимой судьбы.

Домой мы ехали на велосипедах с полными корзинами. Я приготовила еду. Мы отъедались и пили шампанское. Вечером в какой-то момент на нас как будто налетел холодный фронт, и мы оба съежились от холода.

— Может, мы немного перестарались? — спросил Лабан.

Я не ответила на его вопрос. А рассказала ему о Резерфорде. Несмотря на Нобелевскую премию, несмотря на список открытий в физике, с которыми никто до и после него не смог сравниться, он в конце концов погубил свою лабораторию. Потерял лучших учеников, упустил открытие расщепления атома. И все это потому, что не мог мыслить глобально и всегда считал, что он выше того, чтобы принимать поддержку спонсоров.

Воспоминания зачастую возникают целым пакетом, таким своего рода квантом воспоминаний. Я вспоминаю все это, когда Лабан гладит мои ноги и спрашивает, когда все пошло не так. И я знаю, что он одновременно со мной все вспоминает, точно так же. Он задает вопрос не для того, чтобы получить ответ. Он задает вопрос, потому что ему нужно получить поддержку, чтобы вынести то, что мы оба знаем.

Что с того вечера всегда где-то в глубине наших отношений звучал вопрос — едва слышным шепотом: какую цену придется заплатить за то, что ты злоупотребляешь дарованным тебе талантом?

34

Мы сидим за круглым столом.

Я кладу перед собой докладную из Государственного архива. Это примерно двадцать страниц. Дети не смотрят мне в глаза с самого ужина.

Я перебираю листки. Но это лишь для того, чтобы чем-то занять руки. Я уже все знаю наизусть.