Эфффект линзы

На долю секунды наши глаза встретились, я вздрогнул и вновь обратился к редкой кислой бурде в моем стакане, некогда называвшейся коктейлем. Небольшой шрам на верхней губе, длинные серые волосы, плохие зубы и впечатляющая худоба — что ж, на наркомана он вполне похож, на грозу всего района — к счастью, нет. Я почесал за ухом. Видимо, за Штырем стояла какая-то внушительная, крайне неприятная организация, верх которой, как Эверест, мог затеряться в облаках, поэтому ни один из его заемщиков не решался расправиться с ним силой. Что ж, пока я могу только догадываться. Главное, что мне нужно от этого мутного типа — узнать, какие дела его связывали с Лехой, и, самое интригующее, — чем это все закончилось.

Штырь уселся в самом углу бара, рядом с одним из великанов, которые раньше играли в бильярд, и принялся что-то оживленно с ним обсуждать. Я осторожно скосил глаза в их сторону, но обзор мне преградила какая-то медленно шаркающая ногами в такт шансону парочка, а повернуться и уставиться на них более явственно мне, честно говоря, было боязно. Тут же невольно подумалось, что, будь рядом со мной сейчас Вика, мы бы уже вальсировали где-то сантиметрах в пятидесяти от их столика, и я все прекрасно услышал бы собственными ушами, а не пытался догадаться о предмете разговора, читая по губам… Ах, черт… Вика… Я же собирался больше не думать о ней…

Ростовщик пробыл в баре всего десять минут, после чего, глотнув стопку водки, направился к выходу. Я кивнул унылому бармену и шиканул, как в голливудском фильме, бросив на стойку денег почти вдвое больше, чем мог стоить мой удивительный бурый напиток. А затем выскользнул наружу следом за Штырем.

На улице валил густой мокрый снег. Прищурился — на ресницах тут же застыли пушистые снежинки, я надвинул на лицо капюшон. Черт, куда же он подевался? Я оглядывался по сторонам — ни Штыря, ни его знакомого бугая на ухабистой пустынной дороге, ведущей к остановке, видно не было. Я тяжело вздохнул, направившись за угол в надежде, что они просто вышли покурить. Под облупившейся белой стеной бара стояли только двое неопознанных мужиков, весело размахивающих руками и гогочущих в клубах синеватого сигаретного дыма. Я остановился в двух метрах от них и почувствовал, как ноздри, вне зависимости от моего желания, немного подрагивают от знакомого горьковатого запаха.

Нет. Ищи Штыря, Сафонов, ищи Штыря.

Снег усиливался. Я обошел здание кругом, едва не провалившись в открытый канализационный люк, выпачкал джинсы все еще мокрой, незастывшей грязью и тихо выругался. На свежем снегу не было ни следов от шин, ни других примет того, в каком направлении мог скрыться Штырь со своим товарищем. Руки начали мерзнуть, мое терпение подходило к концу. По сути, я слабо представлял, как заведу с ним разговор и еще не до конца выработал стратегию нашего возможного общения, так что жалеть об этой маленькой неудаче было бессмысленно. В какой-то момент я с раздражением пнул носком ботинка кусок деревяшки, оторвавшийся от забора, и решительно направился в сторону остановки — вдали уже грохотал рабочий автобус, который, по моим расчетам, должен был подвезти меня прямехонько под самый дом.

Внутри, кроме компании угрюмых уставших шахтеров, возвращающихся со смены, никого не было. Точнее, мысли о моем сыщицком фиаско поглотили меня настолько, что я и не заметил, кто, прислонившись к дребезжащему стеклу, развалился на соседнем сиденье.

— Кирюха! Да ладно!

Я удивленно вздрогнул и повернулся. О, да, я слышал этот голос сто лет назад…

— Привет…

Передо мной, счастливо улыбаясь, сидел мой бывший одноклассник Андрей Митяев. В школе, с самых незапамятных времен, все звали его Спичкой — и я так и не узнал истоков этой клички. Андрей был рослым, сильным парнем, еще тогда любил выпить и подраться, и почему именно Спичка — никому не объяснял. В принципе, меня это не особо интересовало. Удивило меня сейчас одно — в эту минуту, трясясь в дырявом старом автобусике, исхудавший, осунувшийся, с темным желтоватым лицом, кутаясь в тоненькую джинсовую курточку, он действительно был похож на самую обыкновенную Спичку…

Митяев кинулся меня обнимать, я даже не успел шевельнуться, как его холодная рука энергично, но не сильно сдавила мою ладонь в приветственном рукопожатии. Он что-то тараторил, фыркая смехом, а я глупо улыбался, все пытаясь узнать в этом за несколько лет постаревшем, практически незнакомом мужике, бывшего школьного товарища.

— Ты че вообще тут делаешь? К родичам в гости?

Я помотал головой.

— Я работаю у нас в школе.

Спичка ошалело моргнул и хмыкнул:

— Да ладно… Детишек учишь, что ли?..

— Можно и так сказать. Я психолог.

Его смех всегда напоминал мне бульканье.

— Капец! Не знал, не знал… Ну хорошо. Я тебя сто лет не видел же… это дело надо отметить!

Я тяжело вздохнул. Начинается… А ведь мне совсем не хотелось всех этих «А помнишь, как мы в десятом…», пьяных песен под гитару и рассказов о тяжелой жизни… Ведь их всегда, еще не имея никакого образования, выслушивал именно я. Карма, видимо, такая.

— Ну, понимаешь, Спич… Я сегодня не могу. Я спешу.