Ефим Сегал, контуженый сержант

Ефим все понял: Надя вняла разумным доводам доктора. Но не торопилась с оглушительной вестью, возможно, со страхом ждала вопроса о ребенке.

Он ни о чем не стал спрашивать.

-    Фима, вот здесь два кусочка мяса, съешь их сегодня же, а то испортятся, жаль.

Надя перекладывала с места на место сверточки с едой.

Ефим покачал головой, чуть заметно улыбнулся:

-    Не пропадет.

Он понимал всю бессмысленность обоюдной игры в прятки. Не спрашивать жену о самом главном - малодушно, это значит взвалить всю тяжесть, всю ответственность за этот шаг на нее, женщину-дитя! Ей и так достается!.. Он мужчина, он обязан заговорить прямо, не прятать нос под крыло.

-    Наденька, — сказал он, напрасно стараясь скрыть волнение, — мы оба все знаем... Борис Наумович, очевидно, прав. Иного выхода у нас сейчас нет. Будем мужественны... Верю: Бог с нами, он не оставит нас. - Ефим почувствовал сушь во рту, язык ему не повиновался, будто чужой.

Надя слушала его, опустив голову.

-    Принеси мне водички, - попросила изменившимся голосом.

Выпила несколько глотков.

-    Мне было так одиноко, так страшно согласиться... Я, наверно, дня три пробуду в больнице... Сегодня среда, воскресенье - день посещений. Я приду... - Она вздохнула, прижалась к мужу, словно ища защиты, и быстро пошла к выходу.

Профессор Котляр использовал, кажется, весь арсенал своего незаурядного врачебного таланта, чтобы всесторонне и как можно основательнее укрепить расшатанное здоровье своего пациента.

По истечении полутора месяцев он с удовлетворением констатировал:

-    Нас с вами, по-моему, можно поздравить с успехом! Думаю, дней через восемь-десять вы сможете отправиться домой.

-    И я так думаю. Чувствую я себя неплохо. Но... — Ефим замолчал.

-    Что еще? - насторожился профессор.

-    Видите ли, дорогой Борис Наумович, вашими добрыми стараниями, за что я безмерно вам благодарен, я подлатан и подштопан, невидимая рана моя затянулась. Затянулась пленочкой, боюсь, что тонкой. Стоит мне очутиться за пределами лечебницы, как наша прекрасная действительность, которая увы, пока я был здесь, не изменилась, - эту пленочку порвет, нервы опять оголятся, как провода... Жди очередного замыкания. Вот в чем беда. Надо правде в глаза смотреть: «широка страна моя родная», а нет мне в ней ни убежища, ни прибежища от мерзкой реальности.

Профессор с участием развел руками.

-    Тут, Ефим Моисеевич, медицина бессильна! Как врач, повторяю еще раз: острые углы не для вас. Вам необходимо круто изменить свое отношение...

-    Извините, Борис Наумович, - прервал Ефим, - не продолжайте, я вас понял. Я буду вам очень признателен, если вы разрешите мне выписаться отсюда не через десять дней, а дня через два-три. Дальнейшее пребывание в этих стенах вряд ли пойдет мне на пользу. Пожалуйста, сделайте такую малость... Хорошо?

-    Если вы настаиваете, не возражаю.

-    Благодарю вас от всего сердца! Благодарю за вашу доброту! Только можно на прощанье задать вам один вопрос?.. Я заранее прошу извинить меня. Понимаете, меня очень волнует судьба Владимира Жуковского. Может быть, вам все-таки известно, куда его увезли в ту злополучную ночь?

Профессор Котляр выразительно, исподлобья глянул на Ефима, поднялся с кресла, ступая бесшумно, как некогда тот политический деятель, как недавно врач Канатчиков, подошел к двери, открыл ее, высунул голову в коридор, посмотрел направо, налево, захлопнул дверь на замок. Бросил мимолетный взгляд на Ефима, перехватил его ироническую улыбку.

-    Подсмеиваетесь над трусоватым профессором? Не вздумайте отпираться, вижу... Да, признаться, боюсь, вернее, опасаюсь... Есть чего опасаться! Увы, есть! И вы это знаете. Мне трудно продолжать этот разговор, непривычно, знаете ли... - Борис Наумович отошел к окну. - На ваш вопрос о дальнейшей судьбе Владимира Жуковского отвечу так: куца его увезли в ту, как вы выразились, злополучную ночь, мне никто не доложил. Случайно узнал от одного давнего коллеги, что Жуковский помещен в Казанскую психбольницу. Надолго ли? Неизвестно... Это не просто больница, а вроде бы больница-тюрьма.

-    Как это? - с крайней тревогой спросил Ефим.

-    Не слышали? И не надо. Злейшему врагу своему не пожелаю очутиться в том последнем кругу дантова ада... Все, Ефим Моисеевич, я и так сказал вам непозволительно много. Надеюсь, вы понимаете и не злоупотребите... И намотайте себе на ус! Вы же умный человек!.. Итак, - Борис Наумович протянул руку Ефиму, - до свидания, не в стенах психбольницы, разумеется...

Через три дня, к своей и Надиной радости, Ефим возвращался из больницы домой.

Декабрь 1975 — октябрь 1977 гг.

РУСЬ

Не берусь

исцелить тебя, Русь, не берусь.

Я и думать об этом не смею.

Будь хоть я тыщу крат

Гиппократ, будь хоть я Моисеем -все равно не берусь..

Утонула в кровище, задохнулась от фальши

и лжи.

Как ты, тупая,

слепо и рьяно до небес возносила

тирана,

как молилась ему,

расскажи...

А теперь вот - блажи!..

Смертоносны глубокие раны твои, Честь и совесть пропили Иваны

твои.

В городах перекрашены в рыжие, крутят чреслами Марьи

бесстыжие. А в деревне, от хаты до хаты, поллитровка