Ефим Сегал, контуженый сержант

А он шестым чувством понимал: не казенный визит сослуживцев сейчас целебен для Нади, а доброе человеческое слово, участие. И помощь, да помощь.

– Нет, – сказал он решительно, – если Надя позволит, я немного задержусь. Спешить мне некуда. – И сказал неправду, его ждала Роза.

Редакционные дамы смотрели на него с удивлением, а Надя, как ему показалось, повеселев, сказала:

– Пожалуйста, побудьте сколько можете, соседки мои не скоро со смены придут, одной валяться скучно.

Адамович, Пышкина и Крошкина, переглянувшись, ушли.

– Когда у вас был врач? – спросил Ефим.

– Часа два назад.

– А температура?

– Тридцать девять и два.

– Много! А жаропонижающее вы принимаете?

– Нет пока. Врач оставил рецепт, завтра девочки принесут.

– Завтра?! Хорошенькое дело! – он коснулся горячего лба Нади. – Где рецепт?

– Кажется, в тумбочке… или на тумбочке.

Ефим поспешил в аптеку. К счастью, сильное жаропонижающее средство оказалось в готовом виде. Он заставил Надю принять лекарство.

– Если не секрет, чем вы питаетесь?

– Так, кое-чем, – уклончиво сказала она. – Да мне и есть ничего не хочется, глотать больно.

– А сладкий чай с булкой пойдет?

Надя замялась.

– Где у вас кухня?

– В соседнем бараке, налево.

Через несколько минут Ефим принес горячий чайник.

– Заварка, сахар, хлеб есть у вас? Где чашка или стакан? Ложечка?

– Ну, что вы так беспокоитесь, Ефим? Не умру же я без чашки сладкого чая? Заварки у меня нет, остальное в тумбочке.

Ну и съестные запасы оказались у Нади! В пакетике граммов сто пятьдесят колотого сахара. Половина французской булки, ломоть черного хлеба, кусочек чего-то колбасоподобного. «М-да! Не густо!» – подумал Ефим, налил в фаянсовую кружку кипяток, растворил в нем сахар, отрезал два ломтика булки и водрузил угощение на тумбочку возле Надиной постели.

– Ой, знаете, Ефим, мне совсем есть не хочется.

– Так нельзя, поешьте. В общем, – пригрозил он, – я не уйду отсюда, пока вы все не уничтожите.

– Ах, так? – Надя неожиданно шаловливо улыбнулась. – В таком случае я не притронусь к еде еще часа… два-три.

– А это зачем? – Ефим показал на свой поясной ремень.

Она рассмеялась, держась за горло. Под строгим контролем Ефима поела.

– Спасибо… Значит экзекуции я избежала? Если вы действительно не спешите, расскажите мне что-нибудь интересное.

Ефим немного подумал и начал рассказывать, как по выходе из госпиталя после ранения был назначен, временно, командиром взвода зенитчиков, который состоял из сорока четырех молодых, хорошеньких девушек. Все как на подбор озорные да бедовые, они нередко разыгрывали своего командира, почти их одногодка.

– Вот однажды прихожу я вечером в девичью казарму, – вспоминал Ефим, – проверить, чем занимаются мои подчиненные в свободное от несения службы время. Открываю дверь. Что за чертовщина?! Девчата выстроились по росту, принаряженные, прифуфыренные, насколько, конечно, позволяла военная форма. Старшая по чину подходит ко мне строевым шагом и, приложив ручку к пилотке, отчеканивает:

– Свободные от постов бойцы-зенитчицы выстроились для смотрин. Докладывает ефрейтор Екатерина Зотова.

Надя заулыбалась. Но Ефим заметил: слушает она его через силу, веки то и дело смыкаются, температура, видимо, спадала, ее клонило ко сну. Он понизил тон до полушепота. Надя еще раза два медленно, тяжело подняла, опустила веки и уснула. Ефим заботливо укутал ее одеялом, погасил в комнате свет, осторожно вышел.

На улице он глубоко вздохнул. Воздух был свеж, прохладен, небо очистилось от сплошных облаков, ярко сияла луна. Бараки, залитые голубым мерцающим светом, казались уродливыми нагромождениями.

Ефим поморщился, словно от тупой боли. «Как ее, бедную, скрутило! И всего-то за каких-нибудь пять дней, – думал он, неспешно шагая к заводу, осторожно обходя лужи и грязь барачного края. – Чем ей можно помочь?..»

Он подошел к проходной. Часы над входом показывали девять. «Вот так номер, – спохватился он, – чуть не забыл! Я же обещал Розе придти сегодня вечером. Теперь неудобно. Пока доберешься!». Из ближайшего автомата он позвонил ей.

– Извините, не смог быть вовремя, а сейчас уже поздно… Вы считаете, не очень? С удовольствием! Еду!

Ефим соврал и себе, и Розе. Никакого удовольствия от предстоящей встречи он не предвкушал. Образ Нади, больной, по-детски беспомощной, цепко владел его подсознанием, будил в памяти что-то очень далекое, позабытое, давным-давно случившееся с ним. Что его беспокоило, что это было, когда было – вспомнить никак не мог. Но это «что-то» произошло с ним, оно было в его прошлом, тревожило, не давало успокоиться…

Старая чета Гофманов встретила Ефима любезно. Роза глянула на него и с беспокойством спросила:

– У вас неприятности?

– Так, мелочи, – сказал он, отводя глаза.

– Мелочи? – переспросила она с недоверием.

«Ох, уж это женское чутье!» – подосадовал про себя Ефим.

Свет, тепло, уют гофмановского дома воспринимались им истинным раем после ада, который он недавно покинул.

– Вы, может быть, голодны? – заботливо осведомилась старшая Гофман. – Мы уже поужинали, но вы, пожалуйста, не стесняйтесь, поешьте, а чай попьем попозже, все вместе.