Ефим Сегал, контуженый сержант

– Вставай, гулена! Скоро полдень, а ты все дрыхнешь! Вставай, слышишь? – Не сразу узнал он Ванечку, соседа по комнате. Нехотя вылез из-под одеяла. Часы и впрямь показывали двенадцать. Чувствовал он себя усталым и, как показалось, простуженным. Но когда умылся, позавтракал, бодрости малость поприбавилось. Оставивший было его образ Нади вновь неотвязно замаячил перед ним. Она словно звала его, словно издали, тихо прозвучал ее голос: «Где же вы, что же не идете? Мне так плохо…» И он сразу помчался на этот зов. По дороге купил на свои продовольственные карточки немного масла, яичного порошка, кусочек колбасы, две булочки. С пакетиками в руках направился к Наде. «Жива ли она, – думал он тревожно, – у нее вчера был такой жар!»

Еще не дойдя до двери Надиной «обители», услышал нестройное пение:

Хазбулат удалой,

Бедна сакля твоя,

Золотою казной Я осыплю тебя…

Ефим остановился у порога, прислушался, робко приоткрыл дверь. В нос густо ударило сивухой и еще чем-то острым, кажется, селедкой, луком, капустой. За столом, загораживая Надину постель, сидело трое мужчин и три молодые особы. На столе две пустые бутылки из-под водки, в третьей – меньше половины.

Компания приумолкла. Ефим смотрел растерянно, вопросительно.

– Тебе кого? – спросил черноволосый детина.

– Извините, может быть, я не туда попал? Я к Наде Воронцовой.

Надя сразу узнала его голос, приподнялась на локте и, к величайшему удивлению Ефима, самым обычным, даже бодрым голосом позвала:

– Заходите, Ефим… Моисеевич! Пожалуйста!.. Это, – пояснила она застольной компании, – мой сослуживец, сотрудник нашей газеты.

Все сразу отрезвели, застеснялись. Мужчины встали, пропуская Ефима к больной.

– Милости просим! Может с нами бокальчик? Чем богаты, тем и рады.

Буркнув: «Спасибо, не пью», он приблизился к Наде.

От вчерашней жалкой, мертвеннобледной девочки вроде и следа не осталось, если не считать утомленных глаз и повязки на шее. В общем, настоящая Надя, даже румянец на щеках чуть играет.

– А я, – улыбнулась она, – почти совсем здорова. Наверно, ваши порошки помогли. Спасибо! Ночью потела, как мышонок. Зато температура сейчас нормальная. – Она глянула на пакетики в его руках.

Ефим положил их на тумбочку:

– Это вам кое-что… пригодится!..

– Зачем вы? – смутилась Надя. – Мне ничего не надо. Девочки меня накормили.

Компания молча наблюдала за происходящим. Мужчины переглянулись, поднялись, вышли из комнаты. Девушки присоединились к ним:

– Мы, Надька, пойдем к Верке, посмотрим макинтош. Она вчера по ордеру купила.

– Неудобно получилось, – сказал Ефим. – Выходит, я помешал людям выходной скоротать.

– Не взыщут, – успокоила Надя, – садитесь… Чтобы не забыть, будете уходить – возьмите свои продукты. Небось самому есть нечего.

Ефим ничего не ответил, только пристально всматривался в Надю. Он искал в ней сходство с тем цыпленком из своего детства. Полного сходства будто бы и не было. Но в похудевшем заостренном лице Нади, в складках небольшого рта, мягком подбородке не так уж сложно было отыскать подобие с несчастным цыпленком, потерявшим мать.

А Надя недоумевала: почему Ефим так настойчиво ее разглядывает? Еще раньше она удивилась его повторному визиту. Ей очень хотелось понять – что все это означает? Спросить прямо постеснялась. Молчание становилось неловким. Ефим спросил первое, что пришло на ум:

– Должно быть, у вас хорошие соседки?

– Как сказать?.. Разные. Четвертый год с ними живу, привыкла. Куда денешься?

Надя, как показалось Ефиму, произнесла эти слова без особой горечи, без протеста. Холодный барак? Ну, и что же? Серые, неотесанные соседки по комнате? Ладно! Обычное дело, истинно русское смирение. Думая так, Ефим ошибался.

– Знаете, – продолжала Надя с затаенной обидой, – живу в этой берлоге, в чуждой среде, больше тысячи дней. И не было такого дня, чтобы меня не угнетала обстановка и окружение.

– А как вы попали на завод, в это жилище?

Она сразу помрачнела, опустила голову. Ефим пожалел о заданном вопросе.

– Отвечать необязательно. Я просто так спросил, к слову.

– Отчего же, отвечу. Институт, в котором я училась, в самом начале войны эвакуировался. Я не поехала, побоялась навсегда расстаться с родителями: нас могла разделить линия фронта. Я – единственная дочь. Папа и мама живут в небольшом подмосковном городке, Озерках. Не слыхали?

Ефим отрицательно покачал головой.