Ефим Сегал, контуженый сержант

– А, Сегал! Прибыл? Ну, здорово! Рад тебя видеть… На работу вышел или так, проведать?

– На работу. Больничный у меня еще открыт. Но, честно говоря, осточертело баклуши бить.

– Тогда идем ко мне, потолкуем.

Гапченко сел за свой большой редакторский стол, кивком указал на стул Ефиму.

– Садись, рассказывай.

– Да мне вроде бы и нечего… Это у вас, наверно, целый ворох новостей накопился… А что-то Софьи Самойловны не видно?

– Опять хворает… Прямо беда с ней – больше дома сидит, чем на работе… Ты что – соскучился по ней? – на щеке Гапченко мелькнула змейка.

– Ага! Даже спать перестал, – в тон ему ответил Ефим.

Гапченко усмехнулся, закурил, дым обволок его лицо, отчего оно показалось еще более худым и серым.

– Что тебе сообщить? Дел много, жить трудно. Жена еще не работает. Еле-еле концы с концами свожу. Да и комната тесна, черт бы ее побрал!

Ефим смотрел на осунувшееся лицо редактора. Если уж этот человек жалуется на свое житье-бытье, значит ему действительно приходится плохо. А ведь он руководящий работник завода. И ему положен достаточный кусок «пирога» от «Наполеона из полуподвала», да и жилье соответственное. Но Гапченко-редактор держится иной раз независимо, нет-нет да и позволяет себе покритиковать начальство, больно ущипнуть кое-кого из заводских боссов. Такое не прощается.

– Надоела житуха с пустым брюхом, – уныло продолжал Гапченко. – Знаешь, может об этом еще рано говорить, – он немного замялся, – райком дал мне рекомендацию на работу в МВД. Утвердят – я на коне! Прощай, нужда!.. Что ты на меня уставился? Нет у меня другого выхода, понимаешь? Нет, ты не понимаешь, ты не отец… Ребятишек жаль. Ладно, хватит об этом. Тем более, пройду я туда, нет ли – вилами по воде писано. Там строго.

– Вы слышали о кончине Гориной? – Ефим умышленно переменил тему разговора.

– Как не слышать. Славная женщина, еще совсем не старая, жаль, редким человеком была. А тебе, наверно, жаль вдвойне?

– Она была моим другом.

Помолчали.

– А знаешь, недавно похоронили еще одного хорошего человека и тоже твоего друга.

У Ефима сердце упало.

– Кого?

– Родионова Андрея Николаевича.

Ефим покачнулся, едва удержался на стуле. Гапченко подал ему стакан воды:

– Ну и нервишки у тебя.

Небольшими глотками Ефим выпил воду, вытер испарину со лба.

– Вот что, Федор Владимирович, – произнес после долгой паузы, – скажу банальную, но увы, правильную фразу: люди уходят, жизнь продолжается… так вот, прежде чем вы дадите мне задание на ближайшие дни, я хочу, чтобы вы выслушали одну гнусную историю.

– Как?! Неужто ты и в больнице?..

– Зря смеетесь, – перебил Ефим. – Я не успел тогда ее вам рассказать, было поздно, потом упал, очутился на больничной койке.

– Ну, выкладывай, я весь внимание, – посерьезнел Гапченко.

Услышав, как Савва Козырь премировал свою любовницу отличной комнатой в лучшем доме заводского поселка, Гапченко еще больше побледнел, насупился, поджал губы.

– Какая же сволочь, – процедил сквозь зубы, – каждый метр жилья на вес золота. А он… Ты уверен, что все обстоит именно так?

– Совершенно уверен. Я держал ордер в руках. Она похвалилась.

– Тогда готовь фельетон, да похлеще. Надо его проучить наконец. Обнаглел негодяй.

Зная ситуацию, сложившуюся после ухода из парткома Гориной, Ефим ушам своим не поверил.

– Завтра фельетон будет у вас на столе, – сказал он, собираясь уходить.

– Подожди минутку, – остановил его Гапченко, – чуть не забыл! Любопытная штука, понимаешь. Примерно месяц назад меня вызвал к себе Смирновский, дотошно интересовался твоей особой, почему-то допытывался: был ты на работе в тот день, когда сломал ногу и во сколько ушел из редакции. На кой дьявол ему это надо, не можешь объяснить?.. Ребус какой-то, ей-богу!.. Я ему сказал, что ты в редакции не появлялся. Он почему-то обрадовался… Не догадываешься, в чем дело?

«Рассказать или не рассказать редактору о той случке кобеля да сучки?» – прикинул Ефим. Если рассудить здраво, чем он может доказать, что все виденное им тогда – правда?.. Ничем. Глупый риск. Хватит того, что он знает: это было, точно было, и еще шире раскрыло ему глаза.

– Не знаешь, в чем дело? – еще раз спросил Гапченко.

– Понятия не имею, – пожал плечами Ефим, – между нами говоря, с души воротит при виде этого типа.

– Смирновского?

– Кого же еще?

– Он не тип, а партийный вожак.

– Одно другому не помеха… Отвратный субъект. Одна улыбочка чего стоит – волчий оскал!

– Это, Ефим, эмоции! – веско возразил Гапченко. – Тут наши мнения врозь. Раз партия Смирновскому высокий пост доверила – значит, он того стоит.

Ефим с укором глянул на редактора.

– А если с такой меркой подойти к Савве Козырю, Корнею Грызо, генералу Мошкарову?

У Гапченко вздулись желваки на скулах, глаза нехорошо сверкнули, по щеке пробежала змейка.

– Я тебя, Сегал, что-то не всегда понимаю.

– Когда-нибудь поймете. Время не пришло. А не поймете – для вас же и хуже.

На следующий день Ефим сдал редактору обещанный фельетон. Гапченко прочел его, положил в ящик письменного стола, без особого энтузиазма сказал: