Ефим Сегал, контуженый сержант

Далеко за полночь, когда с него схлынуло полубредовое возбуждение, он попробовал трезво разобраться во внезапно захватившем его чувстве. Он полюбил Надю, он всей сутью своей стремится стать для нее самым близким человеком навсегда – опекать ее, защищать, любить. Она – его судьба, его счастье. И уж на сей раз он его не упустит. Он женится на ней во что бы то ни стало!.. Во что бы то ни стало? Гм… А где они, к примеру, будут жить после свадьбы? Оба – общежитейцы! И на какие шиши? Он, мужчина, обязан это предусмотреть. Оба не только бездомные, но и бедные. Туго же им придется, ой как туго!

А можно ли, имеет ли он право сбрасывать со счетов свое изрядно потрепанное войной здоровье? Больной муж для Нади? Перспектива!.. А зачем ей это, за какие провинности?..

Пугающая оголенной правдой реальность заставила дрогнуть Ефима. В его возбужденном мозгу сцепились в схватке две силы.

«Откажись от безумного пагубного замысла, откажись, пока не поздно», – требовала первая.

«Не слушай бесчувственную расчетливую трезвенницу, не перечь судьбе, пожалеешь: чудо-девушку, ниспосланную тебе свыше, потеряешь безвозвратно», – возражала вторая.

От внутренней междоусобицы Ефима бросило в жар, застучало в висках. Он снял со спинки кровати полотенце, вытер пот со лба, тяжело вздохнул.

За окном между тем уже наступал рассвет. Сквозь легкую занавеску в огромное окно врывался свет, медленно растворяя сумрак, тесня его в углы. Соседи Ефима спали крепким предутренним сном. А он знал, что не уснет. Ему так необходимо было с кем-то поговорить о том, что с ним творится. Но с кем?..

Будто подталкиваемый неведомой силой, он соскочил с кровати, достал из тумбочки тетрадь, куда записывал стихи, сел за стол. Не успел раскрыть тетрадь – и тут же, как бы сами собой, начали складываться строки:

Еще ничего не осознано – Только начало пути.

Может, пока не поздно,

Опомниться и уйти?

Ландыш к губам клонится,

Ах, какой аромат!..

Ночь позади… Бессонница,

Я долгой бессоннице рад.

Маки, ромашки, левкои…

В комнате – яркий цветник,

Не жажду ни сна, ни покоя:

Сердцем к цветам я приник…

…Радость, тревога, ненастье,

Сладкий любовный угар…

Что это – первое счастье?

Жизни последний удар?

Он прочел стихотворение вслух, шепотом, конечно. Сегодня же его услышит Надя. Впрочем, нет. К чему смущать ее? Зачем вселять в ее душу сомнения, мол, «пока не поздно, опомниться и уйти»?

Вернее всего – опомниться бы ему, оставить ее, отойти, – так лучше для обоих. Но никакие доводы разума не могли остановить теперь Ефима. Он, словно с крутой горы, с широко раскинутыми руками летел к своей Наде, чтобы заключить ее в объятия. И если бы даже нашлась сила, сумевшая задержать его, крикнуть ему: «Остановись, сумасшедший! Куда тебя несет нелегкая?! Хочешь, я нарисую тебе отрезвляющую картину вашего совместного житья-бытья на многие годы вперед?.. Как смеешь тащить за собой славную, наивную девушку? Уйди! Возвращайся к Розе, там ждут тебя любовь, богатство и покой. Там – твоя кровная родня – евреи…» – он, выслушав будто в полусне вещие слова, вырвался бы из цепких пут разума и продолжил бы неукротимый бег навстречу року своему, злому или доброму, но неотвратимому.

Глава вторая

Утром Надя встретила Ефима в редакции иначе, чем он предполагал: приветливо, спокойно, даже, показалось ему, равнодушно. Он не ждал, разумеется, что она кинется к нему на шею, но не сомневался в ее новом отношении к нему, почему-то решил, что и у нее минувшая ночь была такой же бессонной. Вглядевшись в ее лицо он, к удивлению, не нашел на нем никаких следов трудно проведенной ночи. Она, правда, бледнее обычного, в глазах- затаенная грусть и боль.

Ефим сперва смотрел на нее с тревогой и недоумением, он даже засомневался в предначертаниях судьбы.

– Вы опять себя неважно чувствуете? – спросил он, желая вызвать ее на разговор.

– Я здорова, – ответила она вяло, не глядя на него.

– И душевно? – допытывался он.

Ее взгляд выразил недовольство, она чуть кивнула и вдруг спросила:

– Вы хорошо разбираетесь в производстве штампов?

Он посмотрел уцивленно.

– Причем здесь штампы?

– Понимаете, – Надя неестественно оживленно затараторила обычной своей скороговоркой, – редактор поручил мне проанализировать работу группы штампов из инструментального, она почему-то второй месяц срывает задание. Я попыталась увильнуть – Гапченко и слушать не хочет. С чего начать – понятия не имею. Может быть вы что-нибудь посоветуете?

Мысленно он похвалил ее стратегический маневр. Не так уж она бесхитростна, голубушка! Не исключено, что жалеет о вчерашнем: раскрылась нараспашку перед, по сути, посторонним человеком, спасовала, поведала ему самое сокровенное… «Неужели так?» – с неудовольствием подумал Ефим

– К сожалению, я не силен в секретах штампов, – сказал он сдержанным холодноватым тоном. – В инструментальном у нас есть рабкор, Евстигнеев, толковый парень. Он поможет вам.

– Евстигнеев? Не позабыть бы!.. Спасибо, побегу! – Она ушла с подозрительной торопливостью

«Штампы, Евстигнеев, обманщик-офицер… Чепуха какая-то», – с досадой думал Ефим.