Ефим Сегал, контуженый сержант

– Написано зло, метко. Однако, понимаешь… скажу откровенно: в набор не сдам… без санкции парткома. Савва Козырь – подлец и негодяй, история с проституткой Масленкиной – возмутительна. В то же время, – редактор повел плечами, – Козырь – номенклатурная единица, утвержденная райкомом. Как бы мне не нагорело! Я не зря опасаюсь: могу сам себе закрыть дорогу в органы. Ты представляешь, что это будет для меня означать?! Катастрофу!.. Ну, пусть даже не Смирновский, пусть Дубова разрешит – ни секунды не задержу.

– В таком случае, – сказал упавшим голосом Ефим, – дело труба. Бросьте фельетон в мусорную корзинку.

– Нет, все-таки партком я с этим ознакомить обязан. Не разрешат печатать – ладно. Но хоть какие-то меры примут?

– «Какие-то», – иронически повторил Ефим – вот именно, «какие-то»… А, поступайте, как хотите! – с досадой махнул рукой и покинул кабинет редактора. – Стена, – прошептал устало.

Событие следующего для стало поворотным в жизни Ефима. Надя Воронцова явилась на работу, казалось, ни жива, ни мертва. Обычно веселая, словоохотливая, она молча села за свой письменный столик. Не поднимая глаз, достала из ящика чистую бумагу, раскрыла журналистский блокнот, но за дело так и не принялась. Ефим внимательно и тревожно вглядывался в ее лицо. Ни кровинки. От него не ускользнуло, как дрожит перо в ее матовой с синими прожилками руке. В комнате кроме них – никого, можно спросить Надю, что случилось. А он почему-то не решался. Наконец не выдержал, подошел к ней, осторожно коснулся плеча, спросил тихо:

– Что с вами? Снова заболели?

Надя не отвечала. Плечо под рукой Ефима дрогнуло, она резко вдруг поднялась со стула, схватила блокнот, выбежала из редакции. Ефим бросился было за ней, но, сделав несколько шагов к двери, остановился: не надо, захочет – сама расскажет. Он принялся править многословную стряпню Алевтины – ничего не вышло, не мог добраться до смысла: перед ним неотвязно маячил образ Нади, чем-то глубоко потрясенной. До чего же она в критические минуты своей жизни становится похожей на беспомощное маленькое существо, которому не просто добрый – любой человек обязательно бросится на помощь!

Вскоре на его столе зазвонил телефон.

– Ефим…

– Да-да, Надя, где вы?

– У меня просьба к вам: если можете, подойдите к проходной. Прямо сейчас. И… найдите какой-нибудь предлог, чтобы сегодня не возвращаться в редакцию.

Надя шла ему навстречу, опустив голову.

– Извините, – сказала смущенно, когда они встретились, – мне так плохо… простите.

Всем существом бросился Ефим ей на помощь.

– За что вас прощать? Я… я… – он протянул ей обе руки, все, что мог сделать в этот момент.

Надя застенчиво улыбнулась.

– Где бы нам поговорить?.. Это для меня так важно. – Она на минутку задумалась. – В Измайловском парке?

По случайному совпадению они сели на ту же скамью в одной из аллей, на которой Ефим два года назад коротал первый вечер после оформления на завод. Их окружала такая же густая зелень начала лета, в небе – такое же высокое солнце. Только сегодня оно освещало по-детски беспомощное Надино лицо.

Она открыла дамскую сумочку, вынула оттуда письмо-треугольник.

– Прочтите…

Он быстро пробежал глазами пять строчек, написанных круглым крупным почерком: «Надя! Видно, не судьба нам с вами встретиться. Вот уже две недели, как я женат. Ваши письма и фотографию разрешите оставить на память. Не судите меня, не обижайтесь. Андрей».

Он не сразу понял, что произошло.

– Это тот самый офицер?

Надя кивнула, по щекам ее потекли слезы.

– Я верила ему, ждала. Если бы не знала его почерка, подумала, чей-то злой розыгрыш… Вы что-нибудь понимаете?

Ефим задумался. Откуда ему знать, что приключилось с Надиным офицером. Одно ясно: нежданно-негаданно Надя получила предательский удар и теперь ищет она у него не столько ответа на вопросы задачки, поставленной самой жизнью, сколько утешения, соучастия, опоры. Он искоса посмотрел на нее. «Говорите же, отвечайте», – молили, требовали, ее глаза. Но Ефим молчал: говорить что ни попало – не хотел, не имел права. Он прислушался к самому себе и вдруг обнаружил не то радостные, не то веселые всплески под самым сердцем. В первый момент он не посмел этому поверить, устыдился возникшего ощущения. Но оно нарастало, ощущение счастливого предчувствия наполняло грудь. Он знал, почему оно народилось, но ему неловко было даже самому себе в этом признаться – кощунственно! Ну и пусть кощунственно! Надино горе оборачивается для него светлой надеждой. «Слава тебе, Господи, – шептал он беззвучно, – значит теперь она никуда не уедет!»

– Не отчаивайтесь, Надюша, не переживайте, – сказал он почти весело. – Не так страшен черт, как его малюют. – Он взял ее за руку, ласково, прямо посмотрел в глаза.

Она резко поднялась со скамейки.

– Вы что, шутите? – спросила обиженно.

Ефим не отпустил ее руки.

– Не ершитесь, сядьте… Разве в подобных случаях уместно шутить?

Надя недоверчиво глядела на него.

– Вы верите в судьбу? – спросил вдруг Ефим.

– Положим, верю, – ответила она чуть подумав. – При чем тут судьба?