Ефим Сегал, контуженый сержант

Пока Надя целовалась с матерью, Ефим топтался среди узлов и авосек, не зная, что делать. Тесть, повернувшись к нему вполоборота, с умилением наблюдал трогательную сцену у кровати. Ефим, и без того подавленный красноречивой нищетой сей обители, чувствовал себя сейчас тем самым незваным гостем, который, как гласит старая русская пословица, хуже татарина.

А Надя почему-то не спешила представить мужа родителям. Положение Ефима становилось невыносимым. Он перешагнул узлы в направлении тестя, протянул руку, как мог приветливо, дружелюбно сказал:

– Давайте знакомиться, меня, как вам уже известно, зовут Ефимом, Фимой.

Воронцов не сразу отреагировал на приветствие. Медленно повернул голову, посмотрел пристально, подал крупную руку с узловатыми пальцами, глуховато буркнул:

– Да-да, давайте знакомиться… Павел Михайлович.

– Фима, иди, я тебя представлю маме, – позвала Надя.

– Извини, Ефим, неожиданно прихворнула, – мама с почти нескрываемым неудовольствием оглядывала невзрачную фигуру зятя. – Зовут меня Наталья Сергеевна. Ты называй, как хочешь.

– У меня давно нет матери, если разрешите, буду звать вас мамой. Надина мама – моя мама.

Слова Ефима, видно, пришлись по душе Наталье Сергеевне.

– Что ж, сынок, возьми стульчик, садись рядышком, небось намаялись дорогой.

…Ночевали молодожены на небольшой открытой террасе. Постелью служило пахучее сено, заготовленное для козы. Ночь тихая безлунная, безветренная. От переутомления и волнений ни Надя, ни Ефим не могли уснуть. Долго молчали: никому не хотелось заговорить первым. В густой сосновой роще напротив дома покрикивала ночная птица, изредка негромко побрехивала соседская собачонка, над самым их изголовьем звонко цвыркал сверчок.

Ефим вспоминал, как не клеился разговор за вечерним чаем. Тесть и зять выпили по рюмке-другой «Особой московской», закусили, потом курили, приглядываясь друг к другу. А Надя всеми силами старалась наладить по-родственному непринужденную беседу. Напрасно. Надины родители ясно дали понять: зять им, осторожно говоря, не понравился. Не помогла и предшествовавшая встрече Надина письменная рекомендация. Она видела, с какой обидой воспринял это Ефим.

И вот теперь оба лежат и помалкивают.

– Я тебя предупреждала, что родители мои очень бедные, – нарушила молчание Надя.

– О чем ты, Наденька? Разве в этом дело? Я воспринят твоими родителями как инородное тело… Понимаю, не о таком зяте мечтали… Но хоть бы скрыли это как-нибудь поделикатнее, что ли.

– Возможно, ты прав. Не вполне, отчасти, – помедлив сказала Надя, – выслушай меня, может быть после этого ты будешь к ним не так строг. Жаль, что я тебе раньше не рассказала… Нищета в нашей семье много лет, она заела родителей окончательно. А у папы – золотые руки, он имел редкую профессию – раклист, знаешь, специалист по нанесению рисунка на ткани. Когда он был здоров, работал, мы ни в чем не нуждались. Но в начале тридцатых годов у него открылся давний туберкулез легких. В сорок пять лет стал инвалидом. Пенсия, тебе известно, гроши. Мама не устраивалась на работу из-за меня, чтобы я могла отлично учиться, чтобы ничто не мешало мне первенствовать. Если бы не коза да этот участок при доме, совсем пришлось бы худо. Когда меня мобилизовали на военный завод в Москву, мама устроилась швеей на фабрику. Три телогрейки в смену – три пятьдесят заработок. Каторга. Она и сейчас ее отбывает. Единственное сокровище, смысл жизни папы и мамы – я, ненаглядная доченька. В глубине души они взлелеяли надежду на мой выдающийся успех в жизни, даже на научную карьеру, на обеспеченного зятя.

– И вдруг… – перебил Надю слушавший ее внимательно Ефим.

– Ты понимаешь… Разве можно их строго судить? Ты разбил их мечту, отнял надежду. Так им кажется. Прости их, ты добрый, умный, – она прижалась щекой к щеке мужа.

Он поцеловал ее, ощутил солоноватый привкус на губах.

– Хорошо, Наденька, – прошептал лаская, успокаивая жену.

Пробудились молодые поздно, около десяти. Над ними ярко светило солнце, из рощи доносился звонкий посвист зяблика, с крыши – воробьиное чириканье. Надышавшись за ночь соснового воздуха, чувствовали они себя отдохнувшими, бодрыми.

Родители, похоже, давно были на ногах. На квадратном столе, накрытом нарядной скатертью, весело пел свою песенку до блеска начищенный самовар, на тарелках – хлеб, колбаса, в комнате – приятный запах вареной картошки. Наталья Сергеевна выглядела много лучше вчерашнего, повязанная белой в крапинку косынкой, казалась моложе своих пятидесяти лет. Бодрее смотрел и Павел Михайлович. Видно, и они ночью о многом основательно поговорили.

– Давайте, ребята, завтракать, – просто и радушно пригласила Наталья Сергеевна.

Надя и Ефим обменялись взглядами. У Ефима потеплело на душе, словно в нее проник солнечный лучик. За завтраком сам собой завязался общий разговор, к радости Нади, Ефим шутил смешил родителей.

– Ставлю на обсуждение деловое предложение, – загадочно сказал он.

– Если деловое – давай, – выжидательно ответил Павел Михайлович.

Ефим стукнул ложечкой о граненый стакан.