Ефим Сегал, контуженый сержант

– Нет, что-то не догадываюсь, – возразил, как ему показалось, вполне убедительно.

Рита подняла на него глаза, умные, чуть насмешливые.

– Разрешите вам не поверить… Впрочем, ладно, так и быть, смейтесь! Мама увидела в вас подходящего жениха для своей Риточки… Мама есть мама. Я рассудила реально: через какие-нибудь пять лет я начну увядать. Вы – только расцветать. Мне будет сорок, вам – мужчины стареют позднее, – всего-то за тридцать. Ну какая мы пара, если бы вы и согласились? Несчастье одно! У нас родился бы ребенок. Из-за него и по долгу совести вы меня не бросили бы, возможно… исподтишка заглядывались бы на свеженьких молоденьких женщин, мучились бы и продолжали нести брачные вериги… Посмотрите мне в глаза и скажите, что я не права, знаю, вы не солжете.

Не сразу, но Ефим ответил:

– Вы сказали сущую правду. Извините.

– Спасибо, Ефим… за откровенность. Что поделаешь? Будем друзьями. Так, кажется, говорят в подобных ситуациях?

– Разве это мало – найти друга? Мечта любого человека, порой, и несбыточная.

– Да, еще бы! – согласилась Рита, с лукавой улыбкой глянув на Ефима. – Вот и откройтесь мне, как другу, собираетесь ли вы в ближайшее время обзаводиться семьей, проще говоря, жениться? Ведь время?

– Отвечу вам, как другу: согласен. Время… Но у меня нет невесты. И я беден, как церковная мышь: ни кола, ни двора, живу в общежитии, имущество мое без малого все на мне. В таком положении помышлять о семье?

– Друг мой, – Рита мягко положила руку на руку Ефима, – ваше положение и впрямь не предсвадебное. Но Бог милостив! В моем лице он посылает вам избавителя… А если без шуток, есть у меня молодая подруга, ей всего двадцать три года, она – искусствовед, умница, из порядочной зажиточной еврейской семьи. Как только я вас увидела, решила сразу: этот парень – увы! – не для меня – молод! А для Розочки Гофман лучшей партии не сыщешь. За русского или за другого иноплеменника ее ни за что не отдадут. И она не пойдет. Я с ней вполне согласна.

– Что так, Рита? Ваш муж был русским и, как вы только что сказали, прекрасным человеком.

– Я и сейчас этого не отрицаю. Однако кем-то сказано: иные времена, иные ветры… Теперь я вряд ли пошла бы за русского. Не знаю по какой причине отношение русских к евреям стало несравнимо хуже, чем до войны. Это факт, который вы наверное оспаривать не станете. Например, у нас на работе пошли в ход анекдотики «про Сару и Абрама». И вообще не то… Но мы с вами отвлеклись, – оживилась она, – давайте-ка лучше вернемся к сватовству. Я вас обязательно познакомлю. Вы ей понравитесь непременно, я уверена. Слушайте меня: женитесь на Розочке и всю жизнь будете меня благодарить… Договоримся так: вы приходите к нам в ближайшую субботу, как бы случайно, ближе к вечеру. Розочка, по обыкновению, к нам тоже заглянет. Встреча произойдет для вас и для нее будто бы неожиданно… Согласны?

– Вот именно, будто бы неожиданно, – усмехнулся Ефим. – Ладно, сватайте, спасибо. Приду.

* * *

«Сватовство»… Чудно как-то в наш век почти свободной любви, скоропалительных браков и столь же внезапных разводов, чудно, архаично звучит и само понятие и смысл в нем заключенный.

Ефим не придавал серьезного значения предложению Риты Шмурак, но к сватовству относился с опаской. Причина на то была давняя.

Лет восемь назад дальняя родственница Ефима, женщина пожилая, ушлая, как-то его спросила: «Ты хочешь устроить себе счастье на всю жизнь?»

Вопрос показался ему забавным. «Кто же не хочет?» – ответил он, не догадываясь, куда клонит старушка. «Хорошо, хорошо, что хочешь. Ты вполне взрослый, вполне подходящий жених. Так слушай меня. Есть у меня знакомая еврейская семья, люди приличные во всех отношениях. Я имею в виду родителей той девушки, той молоденькой студентки по медицине. Писаная красавица, скажу я тебе, и умница. Бэкицэр, короче говоря, ты понимаешь, о чем я говорю».

«Чепуха какая-то, – подумал тогда Ефим, но сам не зная почему, согласился посетить эту самую приличную во всех отношениях семью. – Ладно, пойду посмотрю, что я теряю? Интересно, что за писаная красавица?» Желает ли она с ним знакомиться, он не затруднился подумать. И в один прекрасный вечер, принаряженный, тщательно выбритый, с красиво уложенной шевелюрой, направился на смотрины.

Пожилой, рыжий, лысеющий еврей встретил Ефима в богатой, но безвкусно обставленной комнате, оценивающе прощупал его взглядом.

«Как я понимаю, вы есть Ефим, родственник Цили Лазаревны?» – спросил он.

«Да», – ответил уже начинающий жалеть о своем приходе сюда жених.

«Ну, тогда присаживайтесь сюда и рассказывайте».

«Что именно я должен рассказывать?»

«Как что именно?! Все именно!»

Предполагаемый тесть задал Ефиму вопросов двадцать: кто его родители и предки с обеих сторон, где и сколько он учился, где работает и сколько зарабатывает, и т. д. и т. д.

Ефиму показалось, будто он должен заполнить огромнейшую анкету, предназначенную для поступающих на сверхсекретный объект. Его начала не на шутку бесить бесцеремонность рыжего папочки.

В комнату вошла невысокая тучная женщина с карими навыкате глазами.