Эфиопика

К чему вдаваться в подробности пиршества: девичьи хороводы, флейтистки, военная пляска эфебов во всеоружии и все прочее, чем приправил дорогие яства Теаген, чтобы в приятном общении легче пилось на этом пиру. Но вот о чем тебе совершенно необходимо узнать – а для меня рассказ об этом одно удовольствие: Теаген делал вид, что он весел, был приветлив с присутствующими, но я уловил, куда направлены были его думы: то блуждали его взоры, то глубоко стонал он без всякого повода, то с поникшей головой впадал в задумчивость, то внезапно светлел его взгляд, словно он приходил в себя и брал себя в руки. С необычайной легкостью изменялось выражение его лица. Настроение влюбленного, подобно состоянию опьяневшего, очень подвижно и неустойчиво, так как и у того и у другого душа испытывает качку в волнах страсти. Вот почему склонен к опьянению влюбленный и к любви – опьяневший.

Когда же томление Теагена выразилось в зевоте, тогда и остальным присутствующим стало ясно, что он нездоров. Харикл тоже заметил – впрочем, только лишь эти резкие переходы в настроении Теагена – и сказал мне тихонько:

– И этого тоже сглазил дурной глаз? Мне кажется, что Теаген испытывает то же, что и Хариклея.

– Да, то же самое, – ответил я, – клянусь Изидою. Это верно и правдоподобно: ведь после нее именно он блистал в шествии. – Такими словами обменялись мы с Хариклом.

Когда же наступило время пустить вкруговую чаши, первым отпил из вежливости Теаген, хотя ему не хотелось пить. Когда пришла моя очередь, я сказал:

– Благодарю за ласку, – но отклонил чашу. Теаген бросил на меня острый и вспыхнувший взгляд: он подумал, что им пренебрегают.

Харикл понял это и сказал:

– Этот человек воздерживается от вина и не ест ничего одушевленного.

Теаген спросил о причине.

– Он из Мемфиса, – продолжал Харикл, – египтянин и пророк Изиды.

Лишь только Теаген услышал, что я египтянин и пророк, он сразу преисполнился радости и, воспрянув, словно нашел какой-то клад, потребовал воды, отпил из чаши и сказал:

– Мудрейший гость мой, прими эту заздравную чашу, наполненную тем, что для тебя всего сладостнее, – Я отпил из нее за то, чтобы трапеза освятила нашу дружбу.

– Да будет так, прекрасный Теаген, – отвечал я, – впрочем, я издавна дружествен тебе. – И, приняв чашу, я стал пить.

На этом пиршество кончилось. Все мы разошлись по своим домам. На прощанье Теаген много раз обнимал меня, горячее, чем это бывает при первом знакомстве.

Придя туда, где я остановился, я лег, но сперва долго не мог заснуть, все снова и снова размышляя о молодой чете и стараясь понять значение последних слов оракула. И вот, уже в полночь, я увидел Аполлона и Артемиду (я полагал, что увидел – если только это было видение, а не действительное их явление) – он вручил мне Теагена, она – Хариклею, называя меня по имени.

– Время тебе, – говорили они, – возвратиться на родину. Ибо так вещает закон судеб. Поэтому изыди сам, и, приняв их, будь им спутником, считай их наравне со своими детьми и изведи их от египтян туда и так, как это угодно богам.

Сказав это, боги удалились, дав указание, что это видение было не во сне, а наяву. Я понял почти все из того, что увидел, но к какому племени людей и в какую страну следует проводить молодую чету, чтобы сделать угодное богам, – на этот счет я оставался в недоумении.

– Отец мой, – прервал Каласирида Кнемон, – ты мне скажешь после, как удалось тебе это узнать. Но каким способом, сказал ты, боги обнаружили тебе, что не во сне они пришли, но явились на самом деле?

– Тем способом, дитя мое, на который намекает и мудрый Гомер, но большинство проходит мимо его намека:

Нет, по следам и по голеням мощным сзади познал я
Вспять отходящего бога легко; познаваемы боги,[78]

—

говорит он где-то.

– Но я и сам, по-видимому, принадлежу к числу этого большинства. Не в этом ли, быть может, хотел ты меня уличить, Каласирид, упомянув об этих стихах? Поверхностный их смысл я понимаю, так как выучился гомеровскому языку, заключенное же в них богословское значение мне неизвестно.

Каласирид, немного помедлив и подвигнув свой дух к сокровенному, отвечал:

– Боги и демоны, Кнемон, приходя к нам или уходя от нас, очень редко принимают вид других живых существ, но очень часто – человеческий; из-за этого сходства наше о них представление делается полнее. Люди непосвященные поэтому-то их и не замечают. Богов можно узнать по их очам: они все время взирают пристально, и веки их никогда не смыкаются. Еще более по их поступи: они передвигаются, не переставляя ног, каким-то воздушным потоком. Для них нет препятствий, и они прорезают все окружающее, а не обходят его. Вот почему египтяне, воздвигая кумиры богам, изображают их с ногами, словно скрепленными воедино. Это знал, конечно, и Гомер, раз уж он египтянин и обучался священной науке. Скрытое значение вложил он и в свои стихи, предоставив распознавание тем, кто в силах понять: об Афине он сказал: «Страшным огнем ее очи горели»[79]. О Посейдоне же: