Ефрейтор Сизов и его товарищи

Кудинов подробно доложил обо всем, что произошло. Комбат и начальник заставы подошли к капитану. Придирчиво осмотрев удостоверение личности задержанного офицера, Тулупов, вынув из брюк записную книжку, сделал в ней пометку.

— Это называется хулиганством, товарищ капитан, — резко сказал он.

— Проверить решил, как здесь службу несут, — капитан пытался все перевести на шутку.

— Ну и как?

— Ничего. Службу знают. Если бы с фрицами так воевали!..

— За моих солдат не беспокойтесь. Фашистам от них доставалось не раз. А вам так шутить не советую. Мои молодцы и продырявить могут… нечаянно, — отдавая документы, усмехнулся майор. Он хотел было уйти, но, видимо, вспомнив что-то, добавил: — Чтобы не было для вас неожиданностью, обо всем, что случилось, сообщу в ваш штаб. Надеюсь, за это по головке не погладят, тем более вас — штабного работника.

— Может быть, не стоит, товарищ майор?

— Стоит. И другим накажите подобным образом не шутить, — приложил майор руку к зеленой фуражке. — А вас, ефрейтор, благодарю за службу!

— Служу Советскому Союзу! — скорее по привычке, без подъема ответил Кудинов.

Майор, поняв состояние подчиненного, улыбнулся:

— Выходит, тех пуль жалко, что на своих истратил? Бывает… Но порядок должен быть для всех один. Вот так-то, друг человечества. — Майор вскочил в седло и натянул поводья. Следом за ним поскакали лейтенант с ординарцем.

Шофер-солдат не терял времени даром. Пока офицеры выясняли отношения, он заменял колесо, ухмыляясь чему-то. Поискал глазами Кудинова и, когда встретились взглядом, показал тайком от капитана большой палец, прикрыв его ладонью другой руки. «На большой сработал. Сбил спесь с нашего капитана!» — так понял его Василий.

— Ты чего копаешься там?! — срывая зло на безответном шофере, крикнул офицер.

— Порядок, товарищ капитан. Можем колесить дальше, — озорно блеснув карими глазами, отрапортовал шофер.

— Как это колесить?

— В смысле ехать на колесах…

Всю сцену на дороге не мог не видеть задержанный боец. Когда «эмка» уехала, он вышел на порог и, дымя самокруткой, насмешливо произнес:

— Стрелять научились. В тылу таких много. А немцев, небось, и в глаза не видели. Храбрецы…

Младший сержант Еременко пропустил мимо ушей въедливую реплику, а Кудинов вздрогнул, остановился, хотел, вероятно, сказать что-то, но, махнув рукой, тоже пошел к полуторке, урчащей у шлагбаума. Молоденький младший лейтенант в форме интенданта, подавая документы, спросил с улыбкой:

— Хлопцы, в вашем дворце водички не найдется?

— Имеется, товарищ младший лейтенант.

— А этот что здесь делает? — увидев на пороге задержанного бойца, поинтересовался он.

— Нет документов.

— Наш вояка, Кривошеев. Он ничего не натворил? — строго глядя на бойца, спросил офицер.

— Нет. Только фронтом нас пугает.

— Вообще-то он у нас храбрый… Воюет в обозе на последней повозке! — улыбнулся младший лейтенант. — Марш в машину, вояка! — повысил он голос.

Кривошеев застегнул шинель и, быстро подпоясавшись неведомо где припрятанным ремнем, не глядя на пограничников, побежал к машине, неуклюже перевалился через борт и скрылся в кузове.

— Мы его побрить не успели.

— Я его там, на месте, побрею, — понял шутку Кудинова неунывающий младший лейтенант.

Наконец на улице показался Белов. Он спешил, одергивая полы шинели.

— Вечно ты опаздываешь, — проворчал Кудинов.

Машина застучала колесами на промерзших колдобинах. Еременко подошел к Кудинову и сказал:

— Злости у тебя!.. На двоих хватит…

На другой день Василий Кудинов стоял на посту, охраняя канцелярию заставы. Вчерашний инцидент не давал ему покоя, хотя сердцем Василий понимал, что, стреляя по колесам уходящей машины, поступил правильно.

Но обидные слова, брошенные в лицо небритым солдатом, задели самолюбие. «Стрелять научились. В тылу таких много. А немцев, небось, в глаза не видели. И вшей в окопах не кормили. Храбрецы»… Последнее — «храбрецы» было сказано с нескрываемой иронией и издевкой. Это слово до сих пор звенело в ушах.

Неудовлетворенность не покидала Василия Кудинова все последние месяцы.

«Разве моя вина, что не на передовой, а здесь застрял? Я же ехал фашистов бить, понимаешь, фашистов!» — безмолвно шевелились губы.

И чем больше об этом думал, тем сильнее распалял себя Кудинов, тем обиднее становилось ему. Ефрейтора стали раздражать и тарахтящие повозки, и понукающие лошадей ездовые, держащие курс на запад. Опираясь спиной на плетень, прибитый к стене мазанки, когда-то, видимо, чистенькой и беленькой, а сейчас серой, с заметными выщербинами от пуль и осколков, он нетерпеливо ждал смены. По его подсчету время уже настало. Кудинов еще раз смерил свою тень — насчитал четыре больших шага. «Так и есть. Опаздывает. Наверное, анекдоты свои паршивые рассказывает», — злился он.

— Не, не забыл. Счас буду, — сказал, появляясь, сменщик.