Егерь

Кинен выстрелил в нее дротиком с транквилизатором, и она перестала реагировать на происходящее.

Ты тянешься следом и пальцы дрожат,

Ты рвешься за ней, но ее не нагнать.

И взгляд уж потух, и гнев вдруг угас.

Жизнь без надежды – вот он твой крах.

Она висит в воздухе. Ее руки и ноги в кандалах. Цепи звякают, когда он немного приспускает их. «Ты такая красивая», – шепчет он и боль удара розги парализует рассудок. «Ты такая красивая», – она чувствует, как кожа на спине трескается и из раны проступает кровь. «Почему ты такая красивая?» – еще несколько ударов и она отключается.

Ни марево мыслей, ни тлен всех побед

Не смогут вернуть тебе этой потери.

Останется горечь о прожитом дне

В пустом бытие, безвольном и сером.

– Кинен! Кинен!!! Что ты наделал!!! Она же твоя жена! Она – представитель знатного рода! Кинен! – голос Сомери заставил Роден вздрогнуть.

Она хотела позвать на помощь, прокричать ее имя, чтобы привлечь к себе внимание, но получилось только открыть глаза.

– Мама, помоги мне… Мама, я остановлюсь! – он сидел на полу и едва ли не рыдал. – Это в последний раз! Я все исправлю, мама!

– Пятнадцать раз, Кинен. И остановиться ты не можешь, – отрезала Сомери.

– Мама! Мамочка! Ну, пожалуйста! Пожалуйста, помоги мне!

– Она в сознании? – Сомери подошла к клетке и присела напротив Роден. – У нее глаза открыты!

– Она под препаратом, – прошептал Кинен. – Она ничего не сможет тебе сделать.

Сомери смотрела на Роденику, а Роденика смотрела на Сомери.

– В последний раз, – произнесла она. – В последний раз я тебя прикрою. Если не сможешь взять себя в руки и успокоиться, мне придется запереть тебя в клинике.

– Мама! Она – последняя! Я обещаю! Обещаю тебе!

Сомери встала, отвернулась и ушла прочь. А Роден продолжала лежать с открытыми глазами, из которых лились слезы.

Куда убежала надежда твоя,

Что пламенем ярости так обжигала?

Сквозь трещины этого бренного тела

Она утекла в закат бытия.

– Она всегда знала, кто он такой, – произнесла Роден застывшей перед ней толпе.

Зафир крепче сжал ее ладонь и показал свидетелям другие воспоминания. В них были жертвы. Места преступлений, останки, досье на доктора Ситен и Мэйфилда. В этих воспоминаниях была Сафелия, изуродованная славными докторами Сомери. Был рассказ Стефана о том, как Сомери шантажировала его и остальных. В этих воспоминаниях была Эберроуз, дающая показания об устных договоренностях иных с Сомери. Был Красавчик и его жертвы. Были известные стихи и всем стало ясно, кому Красавчик посвящал их. И, наконец, было кроваво-красное небо, с которого на поверхность Олмании сыпались бомбы. Они видели это. Все они стояли там, рядом с Зафиром, и наблюдали за тем, как Олмании приходит конец.

Зафир отнял руку и Сафелия завалилась на бок.

– За что вы боритесь? – прокричал Зафир всей этой толпе. – За ее преступления? За мир, в котором возможно совершать подобное, или за дьявола, которая покрывала все это?

Больше никто не дрался. Все стояли и смотрели друг на друга. А потом была вспышка: четверо из толпы ушли в портал. Еще одна вспышка – еще шестеро ушли. Остальные стали прятать оружие и начали расходиться.

– Победы – ничто, когда в них нет потери, – осипшим голосом произнесла Роден. – Мы скованы волей и жаждой борьбы. Надежда и вера не делают дела. Великие дела творим только мы.

Глава 23

Роден присела за стол и включила телевизор.