Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

После штурма Праги в европейских газетах Суворова начали называть «кровожадным полудемоном». Прямой же приказ командующего русскими войсками запрещал солдатам трогать мирное население. Но в то время действовал принцип: «возьмёшь лагерь — всё твоё, возьмёшь крепость — всё твоё». К тому же среди солдат было немало тех, кто чудом остался живым в варшавской весенней резне, потеряв в ней многих своих товарищей. Как вспоминает тот же фон Клуген: «В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался… Ожесточение и жажда мести дошли до высшей степени… офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие… У моста настала снова резня. Наши солдаты стреляли в толпы, не разбирая никого, — и пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу. Справедливо говорят, что пролитая человеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточённые наши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. "Нет никому пардона!" — кричали они и умерщвляли всех, не различая ни лета, ни пола…»

Суворов же сделал всё, чтобы избежать чрезмерного кровопролития. К мечущимся у реки толпам им были посланы офицеры с комендантскими плутонгами для оповещения, чтобы после падения Праги они бежали все в русский лагерь, где будут в безопасности. Те, кто последовал этому призыву, уцелели. Мягкое отношение Александра Васильевича к полякам доказывает, что гибель мирных жителей во время штурма явилась трагическим следствием боевых действий в городе, а не злым умыслом полководца.

Возникает вопрос — почему же польское командование, зная о грядущем штурме, не позаботилось о том, чтобы эвакуировать из Праги жителей на противоположный берег Вислы? Ведь это было так несложно сделать. Но нет, ими фактически прикрылись, подставив под удар атакующих.

Потери обеих сторон в битве за Прагу можно определить лишь приблизительно. В победной реляции Суворова от седьмого ноября говорится, что: «…Сочтено было убитых поляков тринадцать тысяч триста сорок человек, пленных — двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят и потонуло более двух тысяч. Орудий взято сто четыре…»

По погибшим мирным жителям точных данных нет, хотя поляки и называли цифру в двенадцать тысяч убитыми. Можно ли им верить? Вряд ли. В то время точных подсчётов и разделения между воинами и мирными обывателями ведь никто не вёл. Всё было очень и очень приблизительно.

Собственные потери Александр Васильевич определяет свыше полутора тысяч, из них убитыми пятьсот восемьдесят человек.

Суворов, следуя своему неизменному правилу в добром отношении к побеждённому, сразу же распустил по домам шесть тысяч ополченцев. Четыре тысячи поляков из регулярных войск были отправлены в Киев, но вскоре по просьбе короля они были тоже отпущены.

Такое милосердие полководца даже вызвало неудовольствие в Санкт-Петербурге. Статс-секретарь Екатерины II, дипломат Д. П. Трощинский возмущённо писал: «…Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генералов поляков, не исключая и главных бунтовщиков, отпускает свободно в их домы, давая открытые листы…»

25 октября Суворов продиктовал делегатам из Варшавы довольно мягкие условия капитуляции прямо на поле боя, среди неубранных трупов. А 28 октября вступил во главе войск в Варшаву, где городской магистрат преподнёс ему хлеб-соль, символические городские ключи и золотую, обсыпанную бриллиантами табакерку с очень характерной надписью, сделанной самими поляками: «Варшава — своему избавителю». Уже через неделю, узнав об амнистии, остатки повстанческих отрядов сложили оружие и разошлись по домам.

Между Суворовым и Екатериной II состоялась довольно интересная переписка. На краткий доклад Александра Васильевича: «Матушка! Ура! Варшава наша! Генерал-аншеф Суворов», она так же кратко ответила ему: «Ура, фельдмаршал!»