Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Однако информированием и написанием полезных трудов деятельность тех, кто был вхож в Мусейон, не ограничивалась. В нем часто зарождались бесстыдные шутки, и приближенные царя поддерживали эту тенденцию – смеялись над остроумными репликами Тимона, хихикали над грубыми колкостями Сотада. Но последний зашел слишком далеко, сделав своей жертвой Филадельфа и высмеяв добродетельность правителя, допускающего инцест и возводящего храмы в честь своих любовниц. Эти слова стали последней ошибкой Сотада – флотоводец Патрокл, правильно поняв намек царя, утопил его обидчика. Более приемлемым был сумбурный трактат придворного врача Аполлодора Гелия, считавшего себя человеком, разбирающимся в винах. Доктор не рекомендовал местные вина, ибо они плохо сказываются на пищеварении и портят аппетит. Поэтому Аполлодор советовал царю пить только вино, привезенное с греческих островов и с южного побережья Черного моря.

О философии, истории и искусстве в правление Филадельфа и его преемников мы можем сказать несколько меньше. Двум первым требовалось больше свободы выражения, чем та, которую был готов предоставить любой представитель династии Птолемеев, а последнее медленно, но верно приходило в упадок под влиянием египетского искусства. Философские учения Платона и Аристотеля уступили место школе Эпикура, да и от нее в том виде, в котором она существовала в Афинах, в Александрии сохранилось совсем немного. Ученик Эпикура Калот умудрился превратить идеи своего учителя в учение, основанное на неприкрытой чувственности, и александрийцы с радостью одобрили эту интерпретацию.

Со скульптурой дело обстояло не лучше. Сложившаяся в Древнем Египте практика изображения человеческого тела путем рисования его по квадратам была несовместима с древнегреческими традициями, но, в отличие от архитекторов, александрийские скульпторы опрометчиво попытались совместить эти две методики. Эксперимент привел к полному провалу, породив стиль, который можно назвать низкосортным, о чем свидетельствуют статуи некоего македонского царя (возможно, Александра, сына Роксаны, персиянки, ставшей женой Александра Македонского) и греческого сановника из Навкратиса, хранящиеся в Каирском музее.

О достоинствах и недостатках Мусейона было уже сказано достаточно. Об этом храме муз следует добавить, по крайней мере, то, что люди, находившиеся на содержании Филадельфа, сумели сохранить эллинскую культуру как в самом Египте, так и за его пределами. Цари, правившие по соседству, последовали примеру Птолемеев – стали покровительствовать ученым и создавать библиотеки, стремясь таким образом поддержать науку в целом, в то время как в Египте рассредоточенные сообщества грекоязычных людей: македонян, пелопоннесцев, критян и ионийцев и т. д. – со вновь разгоревшимся пылом читали и обсуждали шедевры аттической литературы. Например, в Эль-Хибе существовала немногочисленная группа людей, получавших удовольствие от чтения не только поэм Гомера, сочинений Софокла, Еврипида и Платона в оригинале, но и речей забытых ораторов и риторов. Кроме того, они с рвением слушали высказывания мудрецов, умерших и похороненных за многие годы до этого. Свет культуры уверенно горел, поддерживаемый усилиями этих изгнанников.

Наиболее выдающимся достижением в сфере литературы того периода можно считать перевод на греческий язык книг Ветхого Завета, называемых Септуагинтой в честь числа переводчиков. Античные авторы приписывали идею подготовки этого перевода Филадельфу, основываясь на письме, которое, как считается, было написано при жизни Аристея, эллинизированного еврея, вероятно служившего при царском дворе, но более тщательное изучение текста данного письменного источника позволило исследователям усомниться в его подлинности. Мы вполне можем допустить, что Септуагинта была создана в Александрии несколькими людьми, но остальные связанные с ней сведения крайне противоречивы. Ученые не могут сойтись во мнении даже о том, в правление какого из Птолемеев был сделан данный перевод.

Александр и Птолемей Сотер, несомненно, обязали или убедили многих евреев перебраться в Александрию. Не менее ясно и то, что Филадельф продолжил эту практику. Таким образом, в Египте выросло целое поколение эллинизированных евреев, считавших своим родным языком греческий и не понимавших иврита, на котором были написаны их священные книги. Так был сделан шаг к эллинизации, совершенно неприемлемый, по мнению евреев старшего поколения. Если эти люди могли допустить, что их сыновья, больше не полагающиеся на родную веру, требовали, чтобы Ветхий Завет перевели на греческий, так же возможно, что сами патриархи, считая, что выступать против мнения царя рискованно, поддержали эту просьбу. Положительно отнестись к перспективе создания перевода могли даже думающие евреи, жившие в Палестине, так как там также активно шла эллинизация, во многом связанная с осуществлявшимся по приказу Филадельфа строительством новых и перестройкой старых городов на берегах Галилейского моря и на южной границе Сирии.