Эгипет. Том 1

Когда же итальянский Ренессанс открыл, наряду со всем потерянным прошлым, и эти сочинения, ученые решили, что они действительно столь древние, как утверждалось. И вот возник новый Египет, вдвойне отличный от старого оригинала: древний — старше Моисея — источник знаний, вдохновивший буйный синкретизм солнцепоклонства, обелисков, псевдоиероглифов, магии и полухристианской мистики; она же, возможно, дала толчок революции познаний, что зовется наукой — той самой наукой, которая окончательно разрушит веру в воображаемый Египет с его магией.

И даже теперь, когда настоящий Египет вновь явился на свет, когда вскрыты захоронения и прочитаны письмена, другая страна не сгинула, она только сделалась историей, той самой, на которую набрел в детстве Пирс, а потом ее забыл; он заново открыл эту страну в Нью-Йорке, в дни большого Парада, когда взялся за изучение тайной истории Вселенной, то есть истории, в которой он сам очутился и, судя по всему, безвыходно.

Эгипет.

«А когда мы станем взрослыми, то останемся в этой истории?» — спросили его в свое время младшие Олифанты, и он ответил: да, это история про взрослых; это ведь не сказка какая-нибудь, сказал он, они не выдумали эту историю, а просто узнали, что они внутри. Пирс объяснил, что, когда они вырастут, история не кончится и они из нее никуда не денутся. Так и произошло. И вот он снова тут.

Пирс поднял глаза от укоротившейся стопки страниц: слева изнанкой наружу, справа — лицом.

Сегодня он впервые получил чек от Фонда Расмуссена, заполненный Розалиндой Расмуссен (почерк левши, с обратным наклоном; над «i», как у школьницы, кружочки вместо точек), с затейливой (метод Палмера[274]) подписью Бони Расмуссена. Чек лежал у него в кармане.

За какую работу ему на самом деле платили?

Имелась пухлая рукопись, так долго пролежавшая на самом виду, на столе Крафта, и с ней Пирс должен был что-то решить.

Имелись другие бумаги Крафта, груда пыльных коробок из-под спиртного на этаже, — Пирс проглядел их нехотя, будто чужое грязное белье. Повсюду, от пола до потолка, небрежными стопками или на вращающихся полках, громоздились книги, и Пирсу было поручено в них разобраться, посмотреть, не найдется ли чего очень ценного (его предложение привлечь к оценке книг профессионала было деликатно отвергнуто — таким доверием Пирс был одновременно польщен и озадачен).

И сверх прочего (а может, прежде всего) еще одно задание, которое Бони Расмуссен вроде бы и не сформулировал напрямую: где-то (в книгах, в рукописи, в коробках) поискать что-то то ли потерянное Крафтом, то ли найденное, что-то, чего старику (а все ли у него ладно с головой?) очень хотелось, но намекал он на это так туманно и стыдливо, что Пирс предпочел этих намеков не понять.

А еще нельзя забывать о его собственной книге. Только что был получен еще один чек, на большую сумму, подписанный его литагентом Джулией Розенгартен, — первая половина аванса за книгу, которая еще не была доведена до середины, только едва начата; он готов был поверить, что писать ее, собственно, не придется (он издал безумный смешок — в пустом доме никто не услышит); как сапожник в сказке, он нашел здесь уже готовую работу:[275] почти готовую, закончить ничего не стоит, подумать придется только о том, какой вопрос задать этому месту и неупокоенному духу Крафта, который здесь обитает.

Глава пятнадцатая

Когда Пирс только расстался с Нью-Йорком, где долгое время жил, и перебрался в Дальние горы — не такая уж далища, но уж точно другой мир, — затеяно это было для того, чтобы написать собственную книгу: не художественную, а как бы историческую, потому что именно историком (как бы) он и был или претендовал на это звание; он и точно читал историю немалому количеству студентов и после Кентукки ничем другим серьезно не занимался.

Пирс был способен представить себя, так сказать, в третьем лице (а иначе не мог ни воображать свое будущее, ни строить планы) — как он живет и работает за городом, в безмятежной, по крайней мере, спокойной наконец-то обстановке после той комнаты смеха, где провел долгие годы. Чего он себе не представлял, это как сразу после прибытия сюда угодит в ту, прежнюю, историю, которая разматывалась себе и разматывалась среди холмов, пока он жил собственной жизнью и думал собственные думы где-то еще; словно ты сошел с какой-то тропы и думал, что навсегда, а вот она, по чистой случайности пересекает дорогу, которой ты следуешь теперь.

По чистой случайности.

А пригласил Пирса в Дальние горы его приятель и городской сосед, Брент Споффорд. В этих горах Споффорд рос, а потом вернулся сюда, прожив годы в городе и в Большом Мире, откуда Пирс продолжал время от времени снабжать его новостями, а Споффорд в ответ писал о времени года и о работе.