Эгипет. Том 1

Где находятся четыре угла мира? Кто эти лилейно-белые мальчики, одетые в зеленое?[277] Почему дней в неделе семь, а не девять или пять? Откуда взялись херувимчики, что украшают валентинки, и почему любви полагаются крылья? Каким образом чары музыки умиротворяют жестокую душу? Мировая история существует не в одном-единственном варианте: один — разумный и общепринятый, другой — скрытый, непризнанный и все же неистребимый, о чем ежедневно свидетельствуют наши речи и действия. Почему мы благословляем чихнувшего? Почему ангельских чинов девять, да и кто такие ангелы, откуда он и-то взялись?

Пирс знал все это и еще больше. Он знал, почему космос и косметика происходят от одного и того же корня, почему простуду выгоняют, а лихорадку морят. Ему было известно, отчего считается, что цыгане умеют предсказывать судьбу: потому, что они пришли из Египта, хотя это не так, а Египет славится искусством магии и тайными знаниями. Почему он этим славится. Пирс тоже знал; он хотел поведать историю: как в детстве откопал воображаемую страну, а потом оказалось, что она вовсе не воображаемая или, во всяком случае, выдумана не им одним.

Он предложил эту книгу литературному агенту в Нью-Йорке — как книгу о прошлом, а та постепенно (страница за страницей, ланч за ланчем) превратила ее в книгу о будущем. Пирс не воспротивился, но позднее, читая и бесконечно перечитывая лукаво-двусмысленные страницы своей заявки, чувствовал (помимо странного удовлетворения, которое всегда доставляла ему собственная проза), что здесь присутствует намеренное преувеличение, и готов был провалиться сквозь землю.

Автобус попетлял по зеленым предгорьям, пересек туда и сюда реку и влился в большую артерию, ведущую в город. На выглаженной равнине дорожные полосы все больше переполнялись транспортом, жавшим на всех парах к коричневатым башням Дита,[278] которые долгое время казались все такими же далекими, пока, отчаявшись, все машины не рванули заодно в аорту туннеля, чтобы вынырнуть в старом, изрезанном рубцами сердце; всегдашний сюрприз — гераклитово окружение, то же самое, но всегда другое.

Дивясь на грязь и разномастные толпы — то и другое вроде бы еще более дикое, чем в прошлый раз (не утратил ли он броню, способность не замечать того, что не нужно?), — Пирс по лестницам и эскалаторам стал спускаться вместе с толпой осужденных душ в адские рвы; где-то в карманах лежал данный Джулией Розенгартен адрес ресторана, места их встречи; Пирс надеялся, что она уже заказала ему ланч.

К центру. Пара остановок.

Оттого, что ему непременно нужно было вырваться из этого города, перебраться куда-нибудь в другое место, а еще требовались деньги, требовалось как-то добывать себе пропитание, но только не в прежнем маленьком колледже, Пирс и затеялся писать книгу и предложил идею Джулии Розенгартен, собственнице и единственной служащей литературного агентства «Астра». Она выслушала его истории, прочитала первый набросок заявки и объяснила, что так идею не продать, необходимо еще кое-что. Вроде чего?

Нет, она думала, это интересно, насчет Египта и теневой его страны, и как магия пережила века и только сейчас снова вышла на свет. Что за магия? Ей хотелось больше магии. Пусть Пирс не только коснется в общих чертах старых наук, но и намекнет на новые; пусть его собственная могущественная индивидуальность, пробужденная оккультными штудиями, воззовет к силам, которые дремлют в душах читателей.

Ей хотелось — Пирс это понял не сразу — книги о магии, новой черной книги, clavis Salmonis, ars magna.[279] Вот это, сказала она, можно будет продать.

— Мы живем в новом веке, Пирс, — сказала Джулия. — Все это дело возвращается.

Пирс обещал попытаться. Во многих отношениях он годился в авторы такой книги, но было одно противопоказание, или недостаток, или то, что могут счесть недостатком, а с другой стороны, вдруг пройдет как косвенное достоинство: сам он в магию не верил. Даже если в его собственных исторических сочинениях или в источниках найдется точное описание действий, эдакого ново-старого ритуала, у него не поднимется рука кого-нибудь в этом наставлять; для того только, чтобы придать хоть немного убедительности рецептам и процедурам, составлявшим некогда продуктивный выход всей этой гигантской мыслительной системы, потребуется изрядное количество риторического глянца: тут подправить невнятную физиологию, там превратно истолковать неработающую физику, лишь бы осталась незамеченной огромная пропасть (Пирс, во всяком случае, не сомневался, что она существует) между тем, что мы делаем сегодня и что по крайней мере работает, и тем, что делали они и что не работало.