Эгипет. Том 2

Наконец из дома вышла девочка, вся в белом, с белыми цветами в волосах, босиком; она аккуратно несла чашу или вазу. Она вошла в наш танец с серьезной и твердой уверенностью и начала разбрасывать на дорожку белые лепестки, или, скорее, она стала делать дорожку из лепестков для тех двоих, которые шли следом за ней.

— Это ее дочка, — сказал Пирс Ру. В его глазах появились неожиданные слезы.

— Но не его.

— Да. Но я думаю, что она — одна из основных причин всего этого.

— Конечно, — сказала Ру и подумала о том, что сейчас дети являются причиной брака, хотя всегда было наоборот. Сэм посмотрела на них, но улыбнулась всем, ибо к ней были прикованы наши взгляды, а также и к паре — он и она, не в белом, но в ярких одеждах и с венками на голове; они держались за руки, как будто прогуливались по давно прошедшей или только что прошедшей эпохе. Бывшие «Орфики» заиграли Мендельсона на цитре и окарине^[538].

Когда они оказались среди нас, Рея Расмуссен отделилась от круга, как будто вспомнила о своих обязанностях, подошла к Роузи и Споффорду и взяла их за руки; она сказала им слова, которые мы не могли слышать, предназначенные только для них, так что мы заговорили между собой, тут и там был слышен одобрительный шепот и легкий смех. Потом Рея отошла назад, так что пара оказалась перед ней; мы замерли; Сэм с пустой чашей в руках подняла лицо к ним и с напряженным вниманием ждала, что они сделают дальше, рассеянно расчесывая ногой комариный укус.

Обычные клятвы, которыми обменялись Роузи и Споффорд — и которые им подсказывала Рея, — тем не менее запечатлелись в каждом сердце; какое облегчение (прошептала Ру Пирсу), что они не должны придумывать свои собственные. Иметь и обладать, почитать и лелеять, в болезни и здоровье, пока Смерть (даже Пирс, старый друг, стоявший посреди свадебных гостей, в первый раз по-настоящему воспринял эти слова) не разлучит их. Когда они поцеловались и все свершилось, некоторые зааплодировали, как во время спектакля, а другие зашептались, в восторге или благоговении, как при большом успехе. Наши круги распались, и робко или смело, один за другим друзья и родственники стали подходить, чтобы обнять их. Ру, вцепившаяся в руку Пирса, отвернулась от них, с застывшей улыбкой на лице.

— Я так смутилась, — призналась она, когда они отошли в сторону. — Они говорили то, что говорили и раньше. Ну, то есть она говорила раньше, во всяком случае. Не думаю, что ты мог бы сказать их во второй раз.

— Это всегда в первый раз, — сказал Пирс. — Каждый раз. По определению. — Ру посмотрела на него, с неудовольствием или презрением, и он сообразил, что, возможно, его ирония или двусмысленность уже неуместны, и он должен избавиться от них, если сможет. Тем не менее он с притворным удивлением посмотрел на нее.

— Что? — сказал он. — Ты не веришь в брак?

— Я не говорила: брак. Брак длится долго, по крайней мере, должен длиться. Свадьбы кончаются быстро.

— Ты не очень-то романтична, — сказал он, как будто только что узнал это.

— Мне кажется, что романтика — хорошее начало. Но все говорят, что ее хватает ненадолго.

— Все говорят?

— К этому времени ты уже должен знать, — сказала она, бросая на него пристальный взгляд, — что у меня ни с кем не получилось. На самом деле, ты можешь даже сказать, что у меня никого не было. Во всех смыслах.

Он не отвел взгляда, хотя она вызывающе глядела на него.

— Ну, могу сказать тебе, — сказал он, — поскольку ты не знаешь, что романтика длится долго. Она остается даже после того, как все остальное уходит. Включая ее. Или его, как я понимаю. В этом-то и проблема.

— Значит, я счастливая девчонка, — сказала она и пошла прочь.

Пирс после мгновения досады или разочарования (Почему она так себя ведет? Был ли очевидный ответ столь же неправдоподобным, как ему показалось? Что он не знал или знал, но должен был знать лучше?) повернулся к длинным столам с едой и напитками. Туда же по траве уже прошествовала Вэл, покачиваясь на высоких каблуках; в этом царстве солнца и воздуха она казалась немного не на месте, как стул с мягкой обивкой, завернутый, как и она, в узорчатую материю и увешанный цепочками, на которых (с удивлением заметил Пирс) висела пара крошечных перламутровых театральных биноклей.

— Привет, Вэл. — Он взял ее за руку и почувствовал себя так, как будто прислонился к чему-то реальному.

— Вот они взяли и сделали, — сказала Вэл.

— Угу.

— Завязали узел.

Пирс кивнул, торжественно соглашаясь, хотя ему казалось, что они не столько завязали, сколько развязали узел, великий кельтский узел^[539], один из тех запутанных узлов, которые, хотя их и невозможно распутать, кажутся сделанными на основе простой симметрии; рывок за один конец может вернуть их в первоначальное состояние, сделать обыкновенной веревкой, ниткой или плетеной лентой, имеющей начало и конец, хотя по замыслу они оба были спрятаны.

Они оказались первыми у длинного стола с открытыми бутылками и стопками пластиковых стаканов, которые Пирс издали посчитал старинными бокалами, как на поминках Бони, тоже проходивших здесь.