Египетский манускрипт

Он и загадкой «металлической» картотеки занялся из тех же самых соображений — во первых, его натуре претило то, что на полке стоит экспонат, которому до сих пор не нашлось места на строчке какого-нибудь каталога; а во-вторых — потому что проблема, в итоге, сводилась к чистой лингвистике, а тут ему равных не было. Владельца собрания, Тауфик-пашу, подобная заумь не интересовали совершенно, тот держал герра Боргхардта скорее, из соображений престижа, да в пику англичанам из Египетской службы древностей.

Надо заметить, что подобная приверженность чистой науке в определенном смысле была даже помехой — до личного знакомства с Боргхардтом отец, в числе других, продумывал и такой вариант — неведомый «ковчег» в обмен на тайну гробницы Тутанхамона. Отправляясь на Ближний Восток я, на всякий случай, закачал в ноут подобную информацию по данному вопросу, включая подробнейшие указания по поискам гробницы.

Однако, узнав старика-хранителя поближе, мы перевели этот вариант в разряд запасных. Нет, герр Боргхардт, конечно, пожелает сделать подобную эпохальную находку — а кто бы на его месте не пожелал? Но из лавров Шлимана и Шампольона он, будь его воля, несомненно, выбрал бы второе. Иначе говоря — славе открывателя очередного «клада Приама»[99] он предпочтет репутацию человека, расшифровавшего новый Розеттский камень. Причем, о славе или репутации в данном случае стоит говорить лишь иносказательно; герр Боргхардт из тех фанатиков науки, которые не нуждаются в общественном признании. Им хорошо наедине с проблемой, они получают чистое, ни чем не запятнанное удовольствие от процесса поиска решения и не станут беспокоиться о столь презренных вещах, как научный приоритет.

Это полезнейшее свойство характера контрагента грех было не использовать. Сомнения, конечно, оставались; и главнейшим из них было то, что Боргхардт, возьмись он нам помогать, неизбежно оказывался вне поля нашего зрения — не оставаться же нам из-за него в Александрии! Так что, здраво взвесив все обстоятельства, мы решили не класть все яйца в одну корзину, а отдать копии загадочных текстов разным переводчикам — и в 19-м и в в 21-м веках. Сами пластины, скорее всего, останутся у Боргхардта, в Александрии. А мы будем сможем координировать их усилия, налаживая (через нас, конечно) обмен идеями и результатами перевода.

Итак, решение мы приняли; оставалось воплотить его в жизнь. На все про все у нас оставалось три дня — до отхода греческого парохода. К тому же мы ни на минуту не могли забыть о том, какой клубок нерешённых — и, возможно, неразрешимых! — проблем ожидает нас в Москве. В первую очередь прочесть текст египетского манускрипта: благо, тут особых проблем не предвиделось. Ведь информация, которая (как мы надеялись) содержалась в нем, могла крепко помочь…

И вообще — интересно, как там поживает Варя Русакова? Оказывается, я успел изрядно соскучится по этой барышне; вот уж никогда не подумал бы… Как вернемся — надо будет попенять Николке, который ограничился в письме двумя строками на эту, весьма трепетную для меня тему. Мог бы, кажется, проявить по отношению к другу больше чуткости…

* * *

Из путевых записок О.И. Семёнова.

Мы покидаем Александрию. Прощально загудев, старенький пароход пароход под греческим флагом миновал волнолом, защищающий внутреннюю гавань от буйства средиземноморских стихий; прошел мимо неуклюжей башни маяка, возвышающейся на западной оконечности острова Фароса, оставил за кормой батареи, прикрывающие вход в гавань. Мы с Ванькой стояли на юте и не отрывали глаз от африканского берега; за нагромождением крыш, левее глыбы дворца Мехмеда-Али, поднималась в небо жидкая струйка черного дыма — из Каира прибывал вечерний поезд. Я усмехнулся, вспомнив обстоятельный рассказ Вентцеля о египетских железных дорогах; ветка между Каиром и Александрией, чуть ли не единственная линия во всем Египте, могла похвастать своеобразным рекордом. Во время англо-египетской войны 1882-го года на этой линии действовал чуть ли не первый в мире «блиндированный состав» — импровизированный бронепоезд, прикрытый от огня стрелкового оружия шпалами и мешками с песком. Создателями этого чуда военной мысли были, конечно, англичане — а точнее, начальник морской бригады полковник Фишер. Этот прародитель стальных черепах, которым предстояло через каких-то 30 лет сотрясать орудийным громом просторы Сибири, Новороссии и Украины, вмещал 200 солдат и был неплохо вооружен. В блиндированных вагонах стояли легкие морские пушки на тумбовых установках и несколько механических пулеметов. Вентцель не знал, правда, поучаствовал ли этот «панцер-цуг» в реальном бою, но факт оставался фактом — данный вид военной техники появился на свет именно здесь, в Египте.