Египетский манускрипт

Никонов немедленно вспомнил – конечно, он не раз читал острые, злободневные статьи этого репортера. Сам Гиляровский был своего рода московской знаменитостью: сбежав 15 лет назад из родительского дома без паспорта, он успел поработать бурлаком, поступил юнкером в Нежинский полк, потом около месяца проучился в Москве, в юнкерском училище, откуда и был отчислен обратно в полк за нарушение дисциплины. После оставил армию, выступал в цирке, служил даже пожарным, а в турецкую компанию снова пошел в армию вольноопределяющимся, и, попав на Кавказ, заслужил там Георгия четвертой степени.

С 81-го года Владимир Алексеевич перебрался в Москву, где и началась его карьера репортёра. После знаменитой Кукуевской катастрофы в 82-м году (когда под размытую водой железнодорожную насыпь провалился целый состав), его репортажи приобрели широкую известность, и с тех пор его острые злободневные заметки и зарисовки стали появляться во многих московских изданиях.

Любезно раскланявшись с новым знакомым, Никонов извинился и отвел Корфа в сторону. В двух словах он изложил барону ситуацию; тот сразу все понял и попросил позволения на минуту отлучиться. Назад барон вернулся не один, а в сопровождении Романа, брата Ольги. Никонов тут же припомнил, что девушка не далее как сегодня говорила ему, что Ромка, сильно сблизился в последнее время с бароном, пропадает у него целыми днями.

Ни у него, ни у барона не возникло сомнений – Яшу надо немедленно выручать. Роман, который уже вполне освоился в клубе, отправился в оружейную комнату; Никонов только принялся обсуждать с Корфом способ проникновения в пресловутую «Сибирь», как их неожиданно прервали.

Оказывается, в суматохе они напрочь забыли о репортёре, и тот, профессиональным слухом уловив обрывок рассказа лейтенанта, решил напомнить о себе.

— Вы уж простите, господин барон, что я невольно оказался посвященным в ваши, хм… обстоятельства, — начал гость, — но раз уж вы с Сергеем Алексеевичем собрались на Хитров рынок – возможно я смогу оказаться вам полезен?

* * *

К Хитровке подъехали, когда уже начинало смеркаться. Последние дни над Москвой нет-нет да и начинались короткие августовские ливни, так что низина у Москвы-реки была к вечеру затянута плотным туманом – будто село облако.

К большой площади, окруженной облезлыми, неопрятными домами, спускались, как ручьи к болотцу в овраге, переулки. Проезжая переулок, миновали пустую полицейскую будку.

— Рудникова вотчина, — нарушил тишину репортёр. — Хитровка относится к 3-му участку Мясницкой части, там приставом Шидловский. А Рудников этот – на Хитровке царь, бог и воинский начальник – всех тут знает, и без его ведома ничего здесь не делается. По-хорошему, надо бы к нему заехать, да вот беда – третьего дня уехал в Кинешму, к племяннице. А Лохматкина, соправителя рудниковского на Хитровке, я похуже знаю.

Соседи по пролётке внимали Гиляровскому с уважением. Дошлый репортер, услыхав о том, что Корф с лейтенантом собрались вызволять пропавшего на Хитровке Яшу, немедленно вызвался их сопровождать в этой непростой операции. Трудно сказать, чего тут было больше – желание помочь знакомым, или репортерского желания быть в центре событий, а только барон горячо его поддержал. Несколько позже, когда ждали пролетку, Корф отвел Никонова в сторону и вполголоса рассказал ему, что журналист слывет наилучшим знатоком уголовной Москвы, на Хитровке его принимают, чуть не как своего, и вообще – человек, полезный в их затее до крайности. Кроме того, он был известен огромной физической силой, и, как говорили выступал когда-то в цирке в качестве атлета французской борьбы и силача-гиревика. Никонов спорить не стал – в подобных делах он привык всецело доверять Корфу.

— Правда ли, что здешние городовые знают в лицо всех беглых преступников на Хитровке? — поинтересовался у репортёра Корф.

— Конечно знают! Сколько лет уж стоят! А так-то и дня не простоишь, пришьют!

— Так что же, — недоумённо нахмурился барон, — они из страха, значит, их не ловят? За жизнь опасаются?

Владимир Алексеевич усмехнулся.

— Видели бы вы того Рудникова, — сказал он. — Его сам чёрт испугается: огромный, настоящий атлет, усы седые, кулачищи – с хороший арбуз. Прикажут – кого угодно разыщет. Я вот ему как-то тот же вопрос задал, так он мне итак ответил:

— Ну каторжник… Ну вор… нищий… бродяга… Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один я супротив всех их. Нешто их всех переловишь? Одного пымаешь – другие прибегут… Жить надо!

Напуганный разговорами седоков «ванька«, согласившийся везти на Хитровку только за лишний пятка, остановил свой экипаж:

— Все, господа хорошие, приехали. Вот она, «Сибирь», не приведи Господь…

И мелко закрестился.

* * *

— Скорее! Лови извозчика! — и Геннадий сунул Валентину горсть мелочи – вся «царская» касса группы на данный момент. Тот бестолково заметался по мостовой, явно не зная, что делать. Пролётка, как раз проезжавшая по Большой Бронной вынуждена бы принять к тротуару; извозчик обложил бестолкового «студента» непечатной бранью и взмахнул бичом.

— Да скорее, мать вашу! Дрон!!