Египтянин

– Ах ты, Синухе, отчаянный ты человек, ты же знаешь, что я не со зла говорю все это, а для твоего вразумления. И на самом деле у меня припрятана горсть-другая зерна, я сейчас быстро его смолю и сварю тебе вкусную кашу, а потом устрою тебе постель из сухого тростника здесь, среди этих развалин. Со временем ты начнешь заниматься своим делом, и мы выживем. А пока не беспокойся об этом: я хожу стирать в богатые дома, где много вещей, испачканных кровью, и этим зарабатываю на жизнь. Так что сейчас, чтобы ты немного потешил свое сердце, я вполне смогу одолжить жбан пива в увеселительном доме, куда на постой разместили воинов. Ну не плачь так горько, Синухе, мальчик мой! Слезами ничего не поправишь. Мальчишки есть мальчишки, им вечно надо что-то вытворять, от их безобразий страдают и сокрушаются сердца матерей и жен, но с этим ничего не поделаешь, так было, и так будет всегда. Все же мне совсем не хочется, чтобы ты притащил сюда еще каких-нибудь богов, – если ты сотворишь такое, тогда уж точно в Фивах камня на камне не останется! Я очень надеюсь, что этого не случится, хоть я, конечно, только простая женщина, старуха, и не мне учить мужчин. Но ведь я любила Мерит больше, чем любят дочь, – насколько я могу судить об этом, раз у меня не было детей. Я ведь всегда была уродлива и к тому же презирала мужчин. Так вот, она была мне дороже дочери, и все же я должна сказать: она не единственная женщина на свете, есть много других женщин, с которыми ты сможешь порадовать свое сердце, когда пройдет время и ты перестанешь скулить и успокоишься. Воистину, Синухе, время – самое милосердное снадобье из всех снадобий, и оно засыпет, как песок, твою печаль, и ты станешь замечать, что на свете есть другие женщины, которые неплохо смогут угомонить ту маленькую штуку, что скрыта под твоим передником, и ты снова ощутишь довольство и начнешь толстеть – для мужчин ведь нет ничего важнее этой их штуки. Ох, Синухе, господин мой, как ты исхудал, щеки у тебя совсем провалились, я просто не узнаю тебя! Ну ничего, сейчас я сварю тебе вкусную кашку, потушу рагу из молодых тростниковых побегов и одолжу для тебя пива – если только ты перестанешь плакать!

Ее слова устыдили меня, я взял себя в руки и сказал:

– Я совсем не для того пришел сюда, чтобы быть тебе в тягость, дорогая Мути, я уезжаю и, наверное, вернусь очень нескоро, если вообще вернусь. Поэтому мне хотелось до отъезда посмотреть на дом, где я был счастлив, погладить шероховатый ствол смоковницы, дотронуться рукой до порога, стертого ногами Мерит и маленького Тота. И не хлопочи ради меня, Мути, я не могу есть твое зерно, потому что в Фивах сейчас царит великая нужда. Я постараюсь прислать тебе немного серебра, чтобы ты смогла прожить, пока меня не будет. И еще, пусть будут благословенны твои слова и ты сама, Мути, ты мне словно мать! Ты очень хорошая женщина, хоть слова твои жалят, как осы.

Мути всхлипывала и утирала нос своими жесткими ладонями. Она не отпустила меня, а разожгла огонь и приготовила кушанье из своих скудных припасов, и мне пришлось его есть, чтобы не обидеть ее, хоть каждый кусок застревал у меня в горле. Мути смотрела, как я ем, кивала и, все еще шмыгая носом, приговаривала:

– Кушай, Синухе, кушай, отчаянный ты человек! Зерно мое, конечно, прелое и кушанье скверное и несъедобное, я сама не понимаю, почему меня это заботит ныне, когда и огонь-то я развожу с трудом, и хлеб мой пополам с золой. Но ты кушай, Синухе, потому что еда лечит все печали, укрепляет тело и веселит сердце, и ничего нет лучше для человека, много плакавшего и чувствующего себя сиротой, как хорошо покушать. Я понимаю, что ты опять собираешься отправиться в дальний путь и будешь совать свою глупую голову во все сети и ловушки, какие только ни есть, но с этим я ничего поделать не могу и помешать тебе не в моих силах. Так что кушай лучше, Синухе, чтобы окрепнуть, – и обязательно возвращайся, я благословлю день, когда ты вернешься, мой господин, и верно буду ждать тебя. Обо мне не тревожься, раз у тебя нет серебра, как я догадываюсь, – ведь ты его все извел, раздавая хлеб беднякам и рабам, которые тебя за это, конечно, не благодарили, а только издевались над твоей глупостью. Так вот, обо мне тревожиться не надо – я хоть и стара, и колченога теперь, но еще крепка и, уж конечно, прокормлю себя стиркой и стряпней, пока в Фивах есть что стряпать. Только ты возвращайся, господин мой!