Египтянин. Путь воина

– Зато Нехо не видит в моих работах ничего необычного, – пробормотал Ренси с выражением незабываемой обиды.

– Не говори о нём сейчас, – резко перебила его Мерет и нахмурилась. – Не повторяй его имя… Не могу больше ни видеть его, ни слышать о нём: он стал мне противен.

– А если ты привыкнешь к нему? – с затаённой ревностью спросил Ренси, и голос его дрогнул. – Если он всё же влюбит тебя в себя? Ведь, став его женой, ты должна будешь с ним спать…

– Я всегда буду твоей, Ренси, только твоей, даже если моё тело будет принадлежать другому! У меня одно сердце, – Мерет взяла руку юноши и приложила её к своей груди. – Чувствуешь, как оно бьётся? Если, случится, ты разлюбишь меня, в тот день, когда я узнаю об этом, моё сердце перестанет биться, Ренси…

После этих слов горячая волна счастья затопила душу Ренси. Он крепко обнял Мерет, прошептав: «Моя, моя, моя!..», и поцеловал в тёплые, опьяняющие губы.

Но это хмельное ощущение безграничного счастья было недолгим.

– Послушай, Ренси, – заговорила Мерет спокойно и рассудительно, – нам, конечно, придётся расстаться, и мы оба хорошо это понимаем. Я стану женой номарха, как того хочет мой отец, и меня лишат даже тех немногих вольностей, которые доступны мне сейчас. Существует также иное обстоятельство. После свадьбы мне придётся покинуть Саис…

Ренси, вонзив ногти в ладони, едва не застонал. Эта разлука, подумалось ему, не могла быть короткой или долгой. Скорее всего он терял Мерет навсегда.

– Я не могу не уехать. Когда начнётся новая война с Ассирией, Саис окажется в числе городов, которые первыми подвергнутся нападению. В Фивах, укреплённых за это время моим отцом, я буду в безопасности. И я буду счастлива, если ты, мой Ренси, последуешь за мной.

Мерет взяла юношу за обе руки, будто собиралась тотчас увлечь его за собой. Её глаза, огромные, яркие как звёзды, смотрели на Ренси с мольбой.

В душе Ренси был согласен с доводами Мерет. Верхнее Царство со столицей в Фивах всегда менее страдало от иноземного владычества, чем Нижнее, и южные правители часто становились во главе освободительной борьбы. Фараон Тахарка не напрасно стягивал силы в Фивы и укреплял город новыми цитаделями: именно там было сердце Сопротивления, там была его голова…

– Меня ничто не держит ни здесь, в Саисе, ни в родном Танисе, – начал отвечать Ренси, но Мерет не дала ему продолжить: она уже знала, каким будет его ответ.

Она кинулась к нему на грудь, смеясь и сквозь слёзы счастья повторяя: «Ты едешь… ты едешь со мной!..».

– Куда это он едет, могу и я узнать? – Голос, раздавшийся за спиной у юных любовников, заставил обоих вздрогнуть и крепче прижаться друг к другу.

На пороге стоял Нехо. Заложив руки за спину и склонив голову набок, он не сводил с Мерет пронзительного взгляда.

Девушка обеими руками сжала руку Ренси. Он чувствовал, как она дрожит: от страха перед всесильным номархом или от тревоги за их судьбу.

– Если бы ты собрался покинуть Саис днём раньше, – обратился Нехо к Ренси, – никто и не подумал бы тебя задерживать. Но ты совершил непростительную ошибку, ты переступил грань дозволенного – и теперь понесёшь наказание.

Номарх снова перевёл взгляд на Мерет; его лицо исказила невообразимая смесь ненависти и похоти.

– Что до тебя, моя возлюбленная невеста, мне придётся применить кое-какие строгие воспитательные меры. Конечно, жаль, что ты лишила меня права первой ночи и что позволила сливки своего целомудрия снять какому-то безродному подмастерью… Теперь нужно что-то придумать, чтобы скрыть твой позор… Есть у нас такой обычай: наутро после брачной ночи приходят дворцовые женщины и уносят рубашку и простыню молодой жены. Мне будет неприятно, когда эти женщины явятся утром за твоей рубашкой и простынёй и удивятся, что они чистые… Да, мне будет неприятно, но что поделаешь… Я-то знаю, что это старый и глупый обычай. Ведь египетскими врачами уже доказано, что у каждой женщины своя, так сказать, натура. Но люди невежественны и продолжают верить в традиции дремучих веков…

– Как и в каноны в искусстве! – не удержался, чтобы не напомнить о своей боли, Ренси.

Нехо дёрнул головой и метнул в него испепеляющий презрением и гневом взгляд.

– Бунтарь! – вскричал он, сразу потеряв самообладание. – И откуда в таком ничтожестве столько дерзости и упрямства? Забыл, кто ты есть?.. Теперь не существует уже никаких греков, никаких твоих защитников и покровителей!

– Я и без защитников не побоюсь сказать, что всё ещё помню, как по твоему приказу жрецы разбили одну из моих лучших статуй! Ты уничтожил прекрасное творение искусства, а сам ничего создать не можешь!

– Да кто ты такой, чтобы обвинять меня? Ты… жалкий мастеровой, вообразивший себя гением!

Лампада бросала свет на мрачную фигуру номарха; этот свет вспыхивал злобной усмешкой на его костлявом горбоносом лице.

Ренси вскипел от ярости. Его мучило желание подойти к Нехо и ударить в это надменное лицо крепким ударом скульптора, чьё ремесло этот человек так презирал.