Египтолог

Разумеется, только пройдя через слегка болезненное второе рождение, можно устремиться к третьему, о котором большинство людей и не подозревает – даже те, кто сотворил себя сам (в любом случае шанс родиться в третий раз чудовищно мал). Третье рождение есть бессмертие: человека, прожившего плодотворную жизнь, руководствуясь единственно самородительскими инстинктами, будут помнить и любить всегда – в подземном ли мире, в грядущем ли блаженстве. Но если вы не в силах справиться с химерами детства, если продолжаете блуждать, доверившись материнской любви, благонадежному участию священника, учителя, любовницы, нанимателя или командира, благовольной заботе богатого о бедном, беспечальному приятельству и бескрайней преданности близких друзей, – что ж, значит, вы обречены жить в мире детства. Вам не дано познать настоящее взросление, оставьте упования добиться чего-нибудь, стоящего заметки в вечности.

Все описанное превращает Атум-хаду в достойный пример для изучения. Весьма похоже очерченные выше закономерности великий царь описывает в катрене 80 (есть только в отрывке «С»):

Запечатано сердце матери, для ребенка закрыто; что же?!
Это – лучший из всех даров ее для ревущего малыша.
Как лишенная плевы дева, мы стенаем на смертном ложе,
Но закроется дверь усыпальницы – и восторжествует душа.

Ослоглавый бог Сет, сексуально опасный, алчущий власти забияка, изображен на стенах симпатичным и заботливым, он предстает скорее домашним псом, нежели ослом. Безымянная мать, жрец, соседи – все, невзирая на шаблонные профили и формальные требования египетской живописи, невзирая даже на их расплывчатость и мелкотравчатость, определенно порочны и злокозненны.

Дом престарелых «Гавань на закате»

Сидней, Австралия

5 января 1955 года

Мэйси!

Мне снова нездоровилось, только все это скучно, старики часто болеют, какая кому разница. И еще: я тут надеялся получить от вас ответ на мое первое письмо, а сейчас смотрю на чертов календарь с морскими пейзажами, который они тут пришпилили, и вижу, что слишком уж нетерпелив. В лучшем случае письмо от вас придет через несколько дней, не раньше. Эх, приятель, известие от вас о том, что вы нашли издателей или договорились с киношниками, когда оно осилит долгий путь, точно придаст мне сил. Чувствую я себя хуже некуда, по уши увяз в Бостоне, про который много лет не вспоминал – чего вспоминать об ушате холодной воды, выплеснутом в лицо и в сердце после всего, что было? Но когда я думаю, что ваша несчастная тетушка таки нашла счастье после тех злоключений, мое сердце успокаивается, факт. А умерла такой молодой. Тут поневоле почувствуешь себя стариком. У меня было не слишком много близких приятелей, такова цена профессии, Мэйси. Подумайте об этом, прежде чем нырять с головой в детективные истории, вот вам мой бесплатный совет. Ваша тетушка была прекрасной женщиной. Надеюсь, еще успею прочитать об истории вашей семьи, когда она будет закончена.

Так вот. Я сошел вниз по лестнице. Я должен был поработать ради нее и всех остальных. На столе Финнерана лежали записки для нее и для сиделки, которые я, кажется, уже описывал, и еще куча разных писем ему и от него, и телеграмма Трилипуша для Маргарет, в которой тот пытался выставиться молодцом и выиграть время. Я оставил все как было.

В Финнерановой записке Маргарет говорилось, что он на какое-то время уедет из города. Полдня (1 декабря) мне хватило, чтобы подтвердить то, что я и подозревал: в тот самый день он отчалил на пароходе из Нью-Йорка и 14 числа должен приплыть в Александрию. В Бостоне меня уже ничего не держало, так что я потратил остаток дня на подготовку к собственному путешествию и вернулся в отель упаковать вещи. Мне было плоховато, вот примерно как сейчас, и я надеялся снова прийти в форму, оказавшись вдали от подступающей бостонской зимы и расследуя дело в более домашней, австралийской духоте Египта. Конец был близок.

И тут – стук в дверь моего номера: за дверью – Дж. П. О'Тул с задранным носом и круглый человечек, я опознал в нем Хайнца Ковакса, видел его на фотографиях в газетах. О'Тул мне Ковакса так и не представил, за всю нашу встречу тот не проронил почти ни слова. (Конечно, вы помните, что случилось с Коваксом в конце 30-х? Об этом даже австралийские газеты писали. Иисусе, это был сущий кошмар.) Они вкатились внутрь с таким видом, будто имели на это полное право, расселись в креслах у окна, О'Тул заговорил со мной со своим ирландским акцентом:

– Вы детектив, верно? У нас возникла малая нужда в ваших услугах.