Его большой день

Через полчаса промокли от росы по пояс, но оленя-подранка так и не нашли. Однако не хотелось нам от своего трофея отказываться. Не провалился же он сквозь землю!

Продираюсь я через мокрые кусты и вдруг слышу на вырубке страшный визг, рычание чье-то…

«Что там такое?» — думаю я и никак не могу в толк взять, что это за странные звуки.

Где-то далеко в стороне выстрел прогремел.

«С оленем, значит, покончено», — решил я и успокоился. Но интересно бы узнать, что на вырубке делается? И быстро взобрался по крутому склону. А рычание и визг все яростней, слышны в них боль и злоба. У меня мурашки по телу побежали, в жизни такого я не слыхивал. А любопытство меня так вперед и подгоняет.

Выбегаю на небольшую полянку и вижу удивительную картину: рысь с лисицей дерутся.

Катаются по земле, рычаг. То пятнистая темно-серая рысь очутится внизу, то рыжая лисица.

Только этой пятнистой кошки на участке не хватало!

Ударил я из двустволки дуплетом, и соперники остались лежать на земле. Подошел я и вижу: рысь все еще держит зубами лисий затылок. Лиса же во время схватки перегрызла сухожилия на задней лапе рыси.

Осмотрел я внимательно раны на шее лисицы, и тайна гибели лис в нашем лесу открылась. Из следов от четырех острых рысьих клыков еще кровь сочилась.

Разложили мы костер у ручья, чтобы обсушиться, а лесник Кашка ходит вокруг мертвой рыси и ворчит:

«Ну и жадная тварь! Все хотела себе забрать!.. Но шуба у этой негодницы красивая!»

Прав был Кашка. Ведь рысь потому душила лисиц, что хотела быть единственной хозяйкой на участке. Не терпела, значит, чтоб и другие хищники на ту же дичь, что и она, охотились.

— Вот и попала сюда! — сказал дядя Богдан, показывая на шкаф.

9. Сметливая лиса

Несмотря на свои шестьдесят лет, дядя Богдан ходил так быстро, что я едва поспевал за ним и при этом весь обливался потом. Поэтому я очень обрадовался, когда он остановился у ручейка и сказал:

— Ну вот, мы и пришли.

Ведь он сегодня обещал привести меня туда, где пасется и приходит на водопой благородная дичь.

По одну сторону долины шумел старый еловый лес, по другую виднелась вырубка, на которой кое-где тянулись ввысь буки-семенники. Островками краснел цветущий иван-чай, а пониже, у ручья, благоухал золототысячник.

Мы сели под кустиком. Поток бешено прыгал по крупным камням и громко журчал.

Пришлось подождать. Солнце было еще высоко, и на вырубке сильно припекало. В такое время благородная дичь лежит где-нибудь в тенистой чаще и выходит оттуда на водопой только по холодку.

По мере того как солнце садилось за горный кряж, на вырубке менялись краски. Искрившаяся в солнечных лучах зелень потемнела, стала бархатистой, а ярко-красные островки иван-чая приобрели лиловатый оттенок.

Вскоре на вырубке показались те, кого мы так долго ждали.

Неподалеку вышла косуля с двумя козлятами. Они неуклюже перебирали слабыми тонкими ножками, с трудом пробираясь через толстый слой валежника.

С противоположной стороны вышла целая оленья семья и даже с оленем во главе.

Приятно было видеть, как эти красивые животные с аппетитом щиплют с кустиков листья, чертополох и траву. Я глаз от них не мог оторвать.

Тени легли уже на всю вырубку, ближе к чаще стало совсем темно.

— Вот полюбовались мы ими, теперь можем идти, — шепчет мне на ухо дядя Богдан.

Но мне не хотелось уходить, и я попросил еще немножко подождать.

И тут вдруг неподалеку от нас послышалось слабое ворчание. Оно тотчас же смолкло, наступила тишина. И снова те же звуки. Мы насторожились — что это могло быть?

Я смотрю во все глаза и вдруг вижу: откуда ни возьмись, лиса пробирается к ручейку. Облезлая, как всякая лиса летом. А за старой ковыляют три маленьких лисенка.

Мы боялись пошевелиться.

А лиса подошла к ручью — и прямо в воду. Ручеек на этом месте был совсем мелкий. Она и брюхо себе не замочила. Дошла лиса до торчащего из воды камня, вскочила на него и стала манить лисят к себе. Да где там! Бегают по берегу, барахтаются, скулят, а в воду не идут. И к матери тянет, и в воду лезть страшно. Один лисенок окунул было ланку, но, словно обжегшись, быстро отскочил назад.

Трусость детенышей рассердила лису. Она вернулась на берег и стала тихонько повизгивать — уговаривать их. Лисята приставали к ней, теребили ее облезлый мех, кувыркались — наверно, от радости, что мать опять с ними.

Старая лиса опять вошла в ручей и все оглядывалась, идут ли за ней дети, манила их. А те ни за что не хотели лезть в воду. Пришлось матери снова выйти на берег. Она больше не повизгивала, а сердито залаяла. После такого серьезного выговора один лисенок осмелился пойти за матерью. Он высоко поднимал лапки и стряхивал с них воду. Мать перевела его на другой берег. А остальные двое? Вода, должно быть, все еще нагоняла на них ужас. Мать долго понапрасну звала своих детей. В конце концов она отвернулась, побежала со смельчаком на вырубку и там спряталась в высокой траве. Двое брошенных лисят жалобно скулили, но в воду не шли.

Что было делать бедной матери-лисице?