Ego - эхо

-Папа твой боится жить где-нибудь долго, потому что могут придти и забрать его.

-Кто может? Почему? Куда?

Я стараюсь и не могу понять. Мой папа тихий, он любит меня, он никогда никого не обижает, почему и куда его могут забрать?

А бабушка шепчет:

-Он дворянского происхождения и какого-то княжеского рода. Потому что его мама - дочь настоящей грузинской княгини с фамилией на русский манер, я запомнила - Авалова. И Костя поэтому был царским офицером. И папа у него большой военный начальник!

-Ну и что, что княгиня, или там - княжна? - это я так возражаю бабушке, а самой жутко, как ночью одной на кладбище.

Особенно страшные слова "княжеский" и "царский". А сейчас, после пьесы иду и думаю: какое несчастье, что мне так не повезло с папой, надо же, даже рассказать нельзя про такое... что он внук настоящей княгини и царский сам офицер, хоть и бывший. Что делать?

И в следующий раз я усерднее выступаю в "Трех эпохах", чтобы что-то скрыть, смыть моим усердием позорное прозвище с моего папы. А почему позорное? Не понимаю. И мучаюсь от этого.

И в первой эпохе я нарочно злю свою подругу свинской гримасой: высунула язык и оттянула нижнее веко глаза пальцами, чтобы Валя на самом деле обозлилась и посильнее схватила меня за косички и накрутила бы их на свою рабовладельческую руку, и потаскала бы меня по полу, и отлупила бы так, чтоб мне и правда было больно.

А во вторую эпоху, когда я зашнуровывала ботинок у "барыни", то ущипнула ее за ногу как следует, по-настоящему, а не по пьесе. Она взбесилась, подпрыгнула и наорала на меня, что выгонит со двора и пустит по миру. В зале мне хлопали громко, свистели, подбадривали, а назавтра она со мной не разговаривала. Тоже не по пьесе. А я общалась.

А в третьей эпохе, когда моя подруга- товарищ по пьесе- потребовала тащить ее сумку из школы, я нагрубила ей, я отказала ей, а потом в пьесе, как в сказке сразу случилось пионерское собрание, и я убедительно выступила, как на настоящем собрании, заявив о том, что в нашей, советской эпохе никто никого не эксплуатирует, все друг другу помогают, никто никого никогда не обижает, потому наша жизнь так прекрасна и так безоблачна. А она, мол, подруга моя, работает на врагов. Последнюю фразу я уже от себя добавила. Сказала, что таким нет места в нашем пионерском отряде. Ребята в зале хлопают, кричат: "браво, бис, еще, еще поддай этой барыне, Верка!". Я раскланиваюсь, а думы невеселые в голове крутятся, под веселый гомон, только не разберусь - от пьесы или от жизни. Пьеса-то плохая, просто безвкусная, даже отвратительная. Но ребята хлопают, а мне жалко мою подружку, зачем я ее подстрекала? Что-то не так я делала, и не нужны мне аплодисменты. Мне нужен папа, которого могут посадить в тюрьму, а он никогда не эксплуатировал, наоборот, он всегда добрый, приветливый, мягкий со всеми. Какой же он эксплуататор или враг, он - думающий, страдающий человек. Это он научил меня - думать. И любить стихи. Если бы он не приехал на Кавказ, меня бы не было! Если бы он не выхватил меня из гроба, меня бы не было! Это же счастье, что есть папа! Он мне стихи сочинил, мой папа, там есть строчки:

Наступает рассвет, и рассеялась мгла

То спустилась небесная эра;

Из нее поднялась, и вернуться смогла

Ты - моя возрожденная Вера.

А бабушка говорит:

-Всех забирают, кто был офицером, хотя они сейчас и за советскую власть. И папа твой - за советскую, он даже был одно время в Красной армии в гражданскую, а потом, после войны его братьев - дядю Мишу, дядю Петю, дядю Васю, дядю Колю - всех забрали, вот он и боится. А дедушка твой, по своему высокому чину не воевал в гражданскую за красных, но и за белых воевать отказался. А бывшие дедушкины солдаты ничего про эту дедушкину правду не знали. Они стали красноармейцами. Однажды на Невском бросили его под трамвайные колеса со словами: "Ах ты, царская сволочь, ты еще живешь?" А мама папина была тут же с ним, она не выдержала, заболела и скоропостижно скончалась, Костя сказывал - от этого. А твои тетки все это тоже сразу узнали, но, слава Богу, не умерли тогда. Вот ты у них и поживаешь, когда в Ленинграде.

Боюсь что-нибудь понимать. Так мне хорошо в школе. У всех ребят из третьих и четвертых классов галстуки обычные, тусклые, а у меня яркий, шелковый, всегда разглаженный, не сворачивается на концах в трубочки, как в сатиновые сосульки. Столько кружков, я везде участвую: и в драматическом, и в хоровом, и в физкультурно-пирамидном. И председатель нашего пионерского совета отряда. И получаю по несколько похвальных грамот за учебу и за участие в общественной работе. И главная, заветная моя мечта - поскорее вырасти и вступить в комсомол. Мне кажется, что выше этого ничего нет. И стараюсь забыть бабушкины рассказы и мои думы о Ленинграде, о тетке Люсе, о тете Лизе; они запечатывают мечту. Изо всех сил стараюсь забыть папу! А он приходит во сне, и слезы у него показываются - боюсь смотреть и спрашиваю дрожащим голосом:

-Почему у тебя слезы?

Он молчит. А я слышу его стихи, его голос:

Вера, вечное твое Имя

Уплыло высоко, ушло в небо.

Навсегда уплыло твое Имя...