Его невольница

Черновик, который по возвращении из Турции сунул мне прочитать Эд, претерпел не одну нашу редакцию. Мы шлифовали книгу, пока она не стала захватывающей документальной повестью. Все нюансы наших отношений с Энвером были описаны со всей откровенность, как, впрочем, и все, что касалось Кемрана и Месута. Для меня до сих пор оставались на истории двух братьев и их матери темные пятна, и эти места в книге нам давались тяжелее всего. Мы строили догадки, спорили, выдвигали гипотезы, воссоздавали тайну личности Месута по крошечке, по словечку. Обкатали книгу на портале самиздата, и она стала бестселлером в электронном виде. Мне было интересно читать комментарии, где меня называли то дурой, то умницей, где верили, что Кемран поможет, а Энвер — неисправимый негодяй. Мне приписывали стокгольмский синдром. Я этому ничуть не удивлялась, но только махала на это рукой — меня не мучил Энвер, не издевался, не причинял физическую и моральную боль. Он был гайкой в механизме Кемрана, и сделал все, чтобы его разрушить ради хорошей девушки Вали.

Но я никогда в глубине своего «я» не была хорошей, сама могла замучить кого угодно и практиковала это, заключая в клетки тех, кто неволил девушек. Запирала без еды и воды, как это делали они, и оставляла вместо невольниц, которых увозила домой, в Россию. Я стала международной преступницей, я нарушала множество законов и поступала бесчеловечно, вершила самосуд с холодной головой. Не убивала, но не могла поручиться, что никто не высох от жажды, запертый в клетках.

— Вот увидишь, — заверил Эд и протянул мне бокал. — За тебя, моя жена.

— Еще не жена, — улыбнулась я и сделала глоток.

— Что может случиться после всего такое, чтобы ты ею не стала? — Я повела плечом. — Вот именно — ни-че-го. За СтопРаб и за тебя, моя жена.

Опустевшие бокалы дружно упали на толстый ковер, а мы синхронно уничтожили разделявший нас шаг. Мой халат слетел с плеч, обвив щиколотки, а спущенные джинсы Эда сковали его ноги. Я обвила шею будущего мужа и обхватила ногами его бедра, а он перешагнул штаны и опустил меня на постель.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хочу сзади…

Уложил меня на живот и дернул бедра на себя, поставив в бесстыдную позу. Первый рывок внутрь моего лона вызвал протяжный стон, а уже скоро мир крутился калейдоскопом, взрывался фейерверками, рассыпаясь на яркие осколки, и затапливал тело сокрушительным сладострастием.

— Люблю тебя… — шептал Эд, сжимая меня, наполненную его семенем до краев, — иногда не верю в свое счастье…

— Мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас, — искренне заверила я Эда. Хоть и не любила его так, как Энвера, но знала, что это обещание сдержу. — Ты собираешься устраивать мальчишник?

— Мы с ребятами просто посидим с коньячком тихо, мирно… А вы уже выбрали место, где предадитесь разврату? — поиграл бровями Эд. — Какой-нибудь стрип-клуб или пенная вечеринка?

— Не, Ольга завтра дебютирует в библейском шоу, так что мы со Светой будем смотреть любительский спектакль в небольшом клубе.

— Она будет змеем искусителем?

— Нет, всего лишь Евой.

— Голый спектакль?

— Типа того — в костюмах, имитирующих обнаженное тело.

— Если человек хочется оголиться перед публикой, он найдет возможности для этого, — Эд откинулся на спину.

Он не любил Ольгу за то, что спустя полгода она уже добровольно стала проституткой. Я тоже была поначалу шокирована этим, но потом узнала, что кое-кто из спасенных мной из неволи девушек начинал заниматься этим спустя некоторое время после возвращения. Горыныч таких прибирал в свои притоны — это частично компенсировало ему расходы на мои вылазки, а я долгое время чувствовала себя сутенершей. Но если девушкам так нравится — не мне их судить.

— Ты умеешь принимать людей с их недостатками, а ее никак не можешь, — заметила я.

— Но это не должно мешать вашей дружбе.

— И нашей с тобой, Эд, — я легко коснулась его губ.

— Дружить с тобой мне мешает только твоя нагота, — провел он ладонью по моей груди и огладил живот — мне казалось, он все ждет, когда в нем забьется махонькое сердечко.

— Кстати! Хочу показать тебе платье, которое надену завтра!

Я вскочила с кровати, отчего-то чувству неловкость от того, что не хочу ребенка. С такой жизнью какая из меня мать? Да и устала я быть ею для Юльки, и основой нашего брака станет дружба и его любовь, а я… как выскобленная, не влюбившаяся в него и не готовая связать себя пелёнками.

— Ну-ка, ну-ка, давай! — с загоревшимися глазами он, не стесняясь своей наготы, подбил под голову все четыре подушки и потребовал: — Еще шампанского и зрелищ!

* * *

— Слушай, ну просто невероятно, как тебе идет! — крутила меня Света, восхищенно разглядывая ультрамариновое с серебряным пояском платье чуть выше колена, с пышной юбкой, открытой спиной и лифом на не слишком жестком, но хорошо подчеркнувшим грудь корсете. — Не люблю черные колготки, но с твоими волосами просто отпадно смотрится. А туфли!..

— Эд сказал, что отобрал их у Золушки.

— Это точно!