Его последние дни

— Ну вот видите, сами себе противоречите.

— Это в чем? — не понял Гусейнов.

— Могли бы вы тратить больше времени на пациентов и меньше на бумажки, вы бы так сделали?

— Конечно, что за вопрос? — усмехнулся Гусейнов.

— Мог бы пациент лечиться и жить счастливо — так и делал бы. — Даниил посмотрел на оппонента. — Но пока не может. И моя работа — привести его к этому выбору. Мог бы его сын жить, а не надышаться азотом — жил бы. Но в какой-то момент он оказался в ситуации, в которой выбора у него не было. Ни один самоубийца не свел счеты с жизнью потому, что хотел.

— Смертельно больные, — возразил Гусейнов. — Вполне осознанный выбор. Лучше закончить жизнь сейчас и безболезненно, чем страдать еще пару лет.

— Дилемма Эскобара, — возразил Даниил.

— Что это? — вклинился Костя.

Доктора переглянулись и сочувственно посмотрели на интерна.

— При безальтернативном выборе между двумя противоположными сущностями обе будут представлять собой дерьмо, — пояснил Гусейнов.

— Так, выбирая между смертью и парой лет жутких страданий, человек в любом случае выбирает не то, чего хотел бы.

— Ну а что тут поделать? — не понял Костя.

— Дать ему альтернативу. Изобрести лекарство, обеспечить обезболивающими, объяснить, что за два года ситуация может поменяться и у него появится шанс. Ухватиться за те самые мизерные проценты, — ответил Даниил. — А не заставлять человека выбирать между смертью и болезненной смертью. В нашем случае — выбирать между дурным психозом и вечной виной. И то и то, по сути, одно и то же. А доктор Гусейнов предлагает ему сделать такой выбор.

— Доктор Гусейнов, — заметил Эмиль, — делает то, за что может отвечать. Дальше — не моя работа.

— Ну так он вернется в следующем году. В чем смысл? — спросил Костя.

— У нас тут половина пациентов, — Гусейнов указал себе за спину, — постоянные клиенты нашего прекрасного заведения. И они будут все время сюда возвращаться. Этот писатель — это еще хороший вариант. Обеспеченный, умный, хоть и в психозе. Нормально у него все. Может позволить себе ежегодный рехаб. А я лучше пойду выводить из депрессии очередного пацана, вскрывшего вены от какой-нибудь несчастной любви. И сколько бы я их ни откачивал, новых меньше не становится. Они режутся, а я их откачиваю. И это никогда не закончится. Так уж устроен мир.

— Ну, может, он потому так устроен, что мы заняты лечением симптомов, а не болезни? — поинтересовался Даниил. — И на войну мы тратим больше денег, чем на образование и медицину.

— Хорошо, — пожал плечами Гусейнов и съязвил: — Я позвоню и попрошу перераспределить бюджет. В следующем году войну отменят. Я, кстати, тоже был в этом несчастном Карабахе. И что?

— Что? — тихо спросил Костя.

— Ну, я не сошел с ума, не пытаюсь вскрыться, не довел сына до самоубийства.

— Некорректно, — заметил Даниил.

— Согласен, он не доводил сына до суицида, — легко согласился Гусейнов. — Но если уж говорить честно, если бы он сам покончил жизнь самоубийством, всем стало бы только проще. Кто умер — тот умер, кто остался, тот остался.

— Вы только что прекрасно показали, как именно повлияла на вас война, — заметил Даниил.

— Намекаете на то, что я чудовище? — усмехнулся Гусейнов. — Я читал все три тома, не забывайте.

— Не назвал бы это намеком, — покачал головой Даниил.

— А давайте просто посмотрим на результаты. Вот вы носитесь с этим больным как с писаной торбой, а в итоге что? Он в следующем году снова придет сюда, не так ли? Вы сейчас пойдете к нему, будете говорить ему что-то, объяснять, увещевать, растолковывать важность лечения — и что? Он просто откажется. И все начнется сначала. А я бы его выписал к чертовой матери и получил бы тот же самый результат. Ну и ради чего все это?

— Я хочу увеличить его шансы, хотя бы на один процент. А вы запустите его в бесконечный цикл.

— И что? — пожал плечами Гусейнов. — Так бывает. Месяцок в году будет страдать, а в остальное время все нормально.

— Ну разве это нормально? — вклинился Костя. — Опять-таки, я не видел анамнез, но… Вот он приходит домой, живет. Что-то делает. Его навещает младший сын. И сын знает, что рано или поздно отец перестанет быть собой. Что он превратится в брата.

— В пародию на брата, — уточнил Даниил. — В чудовище Франкенштейна, составленное из частей отца и сына. И надо понимать, что и тот и другой близкие и любимые люди для сына. Сколько лет пройдет, прежде чем он сам сойдет с ума? И, кстати, вы же знаете, во сколько раз вырастает вероятность суицида у родственников самоубийц.

— Примерно в десять, — кивнул Гусейнов. — Ну, может, об этом стоит думать вашему писателю? И кстати. Я вот прикинул: а не имеет ли тут место трансгенерационная травма? Но именно в контексте индуцирования бредом.

— Хм…

Доктора задумались. Костя удивленно смотрел то на одного, то на другого. Минуту назад они, по его мнению, были заклятыми врагами, а теперь вместе рассматривали теорию Гусейнова.

— Полагаете, что отцовская склонность к самоубийству «заразила» сына?

— Причем в очень раннем возрасте. Он же в тексте пишет, что мысли о самоубийстве посещали его еще в детстве.