Эгоист

Представьте себе старшину присяжных, которому его товарищи поручили в точных и недвусмысленных выражениях доложить суровому судье их заключение относительно виновности подсудимого. Он знает, что от него зависит судьба человека, и хоть злодеяние преступника не подлежит сомнению, сентиментальный старшина хотел бы как-нибудь смягчить роковой вывод; он удручен и подавлен, на языке его вертятся, по крайней мере, три взаимоисключающих друг друга ответа, он сам на время становится подсудимым и понимает, что искушенный в нюансах казуистики судья выудит у него точный смысл его словесных нагромождений; бедняга начинает заикаться, он вновь и вновь возвращается к сказанному и, от одной боязни запутаться, запутывается безнадежно; он уже не о преступнике печется, а о себе самом и дошел до того, что готов взывать о пощаде, молить, чтобы его невнятное бормотание и нелепые доводы были приняты, как нечто разумное и окончательное, — ах, если бы судья отпустил его с богом, позволил бы ему смешаться с толпой и избежать незабываемого и постыдного мига, когда он будет всенародно болтаться в петле судейского презрения! В таком-то жалком состоянии и застиг доктора Мидлтона вопрос Вернона: связанный двойным долгом, долгом джентльмена по отношению к даме, и гостя — к хозяйке, подавленный сознанием, что его собеседник с холодной непреклонностью ожидает ответа, проникнутого великодушием, он не сразу нашелся: сказал два-три слова, умолк, еще слово — и вновь запнулся. Всю свою речь он произнес, заикаясь. Дамы, сказал он, еще в средние века прославились как отравительницы. По его мнению, в Англии существует целый разряд виноторговцев, которые только и делают, что подстерегают доверчивых вдов. Впрочем, справедливость требует отметить, что он проснулся наутро в обычное время, минута в минуту, и без головной боли. С другой стороны, состояние, в каком он лег спать накануне, не предвещадо, казалось, столь блаженного пробуждения. Но мистер Уитфорд отнюдь не должен отсюда вывести, будто доктор питает хоть малейшее чувство досады по отношению к вышеупомянутому вину. Он не сомневается, что хозяйка чистосердечно видела в своем вине средство для увеселения гостей. И если по вкусовым своим качествам оно и должно быть отнесено к самому низшему разряду, то по конечному воздействию его следует считать вполне безобидным.

— Окончательным критерием, впрочем, будет служить состояние профессора Круклина и то, появится он нынче или нет. Он обещал приехать утром, — сказал доктор Мидлтон в заключение своей тирады, исполненной виртуозной эквилибристики. — Если я еще раз услышу о дюжине ветров, спущенных разом на железнодорожную платформу, или о девице, обсыхавшей после дождя в обществе молодого человека и кувшина горячей воды с коньяком, я попрошу вашего разрешения заклеймить вино, о котором идет речь, как антивакхический подлог. Не поймите меня превратно. Я не думаю осуждать любезную хозяйку. Но я рекомендовал бы вдовам выходить замуж.

— Надо пресечь дальнейшие поползновения профессора, если ему вздумается и в дальнейшем тиранить хозяйку подобными разговорами.

— Вдовам следует выходить замуж, — повторил доктор и проворчал что-то о том, как тяжело зависеть от вкуса дворецкого. — Если только, — поспешил он прибавить, — последний не может похвастать университетским образованием. А впрочем, и этого недостаточно, — заключил он. — Воспитание вкуса — дело нескольких поколений.

Достопочтенный доктор подавил зевок. Но это насилие над природой породило второй — настоящее чудовище, размером с морского монстра, выходящего из океана, чтобы поглотить прикованную Андромеду.

Обескураженный этим явным признаком несварения желудка, он всеми чертами лица выразил раскаяние по поводу своего слишком снисходительного заключения относительно вина, поданного к столу вдовы мистера Маунтстюарта-Дженкинсона. Гроза казалась неминуемой.

Воспользовавшись паузой, Летиция наспех сообщила Вернону об исчезновении Кросджея и попросила наставника извинить своего ученика; вдаваться в причины было некогда. Впрочем, Вернон и сам о них догадывался.

Доктор Мидлтон взял его под руку и, разразившись гневной филиппикой против заумных теорий профессора Круклина, повел своего друга в библиотеку, дабы, вооружась книгами, окончательно разбить оппонента. Чувствуя себя жертвой диспепсии, доктор дал волю своему раздражению. Он обрушился на обычай обедать в гостях, принялся восхвалять Паттерн-холл, словно это было его собственное родовое поместье, и вспомнил, что ночью ему приснился сон, — а уж это самый унизительный признак физического недомогания!

— Но погодите, дайте мне найти для себя жилье поблизости от Паттерн-холла (а меня обнадеживают, что таковое найти можно), — и вот увидите, что, кроме этого дома, я оттуда ни ногой! — заключил он.