— Афоризм, гласящий, что мир состоит из дураков и что плуты — всего лишь исключения, подтверждающие общее правило, — образец такой грубой истины, сударыня, — сказал он.
Полковник де Крей внес свою лепту в академическую дискуссию.
— Рискуя быть ввергнутым в пасть первого определения, — начал он, — определения счастливого, как кит, заполучивший в свою утробу Иону и не столкнувшийся притом с необходимостью переварить ученейшего мужа своего времени, — я бы определил грубую истину как заряд грубости, свойственной человеческой природе в целом, в который вкраплены дробинки истины.
— Сказать, что Платон — это Моисей на аттический образец, было бы грубой истиной, — сказал Вернон, обращаясь к доктору Мидлтону, чтобы не дать разговору угаснуть.
— Или — что весь мир уместился в черепе Аристотеля, — ответил доктор.
— Или — что современные поэты живут за счет древних.
— И что разве лишь одна сотая процента этих хищников в состоянии указать точный адрес ограбленной ими сокровищницы.
— Наше нынешнее искусство — оргия грубых истин, — заметил профессор Круклин.
— Причем, делая ударение на прилагательном «грубая», оно подчас и вовсе упускает из вида существительное «истина», — подхватил доктор Мидлтон.
— Орсон, явившийся во дворец к своему брату Валентину{56} и насмерть перепугавший фрейлин, воспитанных на благопристойных Адамах с гобеленов, — вот вам грубая истина в чистейшем виде, — вставил де Крей.
Чтобы не отстать от гостей в этой оживленной битве умов, сэр Уилоби нацелил свою стрелу на всю пятерку.
— Словом, карикатура и есть грубая истина, — изрек он, улыбаясь одной Летиции.
— С одной стороны — карикатура, — сказала та, — а с другой — плоский, прямолинейный реализм.
Сэр Уилоби отвесил ей полупоклон и воскликнул:
— Вот кому следует вручить пальму первенства!
Миссис Маунтстюарт была довольна. Затея ее удалась на славу: все, за исключением бедной Клары, не искушенной в искусстве светского лицемерия и не понимающей, что все это делается ради ее спасения, — все по очереди продефилировали, как на параде, каждый в своем качестве. Успех был несомненен: своим отважным маневром миссис Маунтстюарт одновременно подала сигнал полковнику и произвела диверсию в рядах противника.
Ей не понравился, однако, тон сэра Уилоби, это его как бы подытоживающее:
— Та-ак! — протянула леди Буш, ошеломленная клубами пыли, которые она подняла невзначай.
— Так что же, мисс Мидлтон, они выставлены для всеобщего обозрения или нет? — спросила леди Калмер.
— Перед вами готов выстроиться целый полк, — заявил ей с поклоном полковник де Крей, но леди Калмер продолжала глядеть в упор на Клару.
— Рыцари мисс Мидлтон всегда на виду, — не унимался полковник.
— Нельзя ли на них взглянуть? — настаивала леди Буш.
Клара с завидной невозмутимостью обратила к ней недоуменный взгляд.
— Свадебные подарки, — пояснила леди Калмер.
— Они не выставлены.
— Очень жаль. Понимаете, милая, мы боимся, как бы не вышло так, что все подарят вам одно и то же. А это, признайтесь, было бы досадно.
— Совершенно верно, миледи, но существует другая опасность, еще большая, чем та, о которой говорите вы, — сказал де Крей, — а именно — магнитное притяжение, коим свадебные подарки обладают для вездесущего вора. У него, должно быть, особое чутье к бракосочетаниям: стоит где-нибудь выставить свадебные подарки напоказ, и он тут как тут. Говорят, он и через пятнадцать лет способен узнать несессер, подаренный даме по случаю ее бракосочетания.
— Ну, уж и пятнадцать! — отозвалась миссис Маунтстюарт.
— По данным полиции. И если выставить подарки на всеобщее обозрение, их ничто не спасет: ни замки, ни затворы, ни сторожевые собаки. Вор хуже проказника Эрота. И как ни удивительно, единственное спасение в таких случаях — парочка бутылок самого выдержанного ямайского рома.
— Рома? — воскликнула леди Буш.