Эгоист

Эта ужасная женщина, леди Буш, в свое время напророчила, — правда, задним числом, — бегство Констанции Дарэм. Она же, после того как Уилоби отправился в кругосветное путешествие, весьма скептически отозвалась о его якобы глубокой привязанности к Летиции Дейл. Незадачливая соперница миссис Маунтстюарт, претендовавшая на руководство общественным мнением округи, в своей непроходимой вульгарности объявила, будто самая форма его носа говорит о нависшем над ним роке. А теперь, со свойственной ей бестактностью, вынесла ему безапелляционный приговор. Как ни скудны были сведения, коими она располагала, она самым гадким образом толковала все чисто внешние приметы, попадавшиеся ей на глаза. А ее комплименты! Единственное, что она вменила ему в достоинство, это что он великодушный кузен. Велика заслуга — предоставить Вернону Уитфорду кров и пищу! Да и что еще могла она сказать человеку, которого почитала неудачником? Безмозглая, дурно воспитанная женщина, она тем не менее была богата, мастерица на сплетни — они так и разлетались от нее веером, как искры от наковальни! — и, в довершение всего, полностью подчинила своему влиянию леди Калмер. Обе эти дамы, едва покинув гостеприимный стол, отправились разносить зловещие слухи по всему графству. Он уже чувствовал, как из их уст на его свежую рану повеяло морозным дыханием света. Они совсем — ни та, ни другая — не походили на миссис Маунтстюарт, на эту умнейшую женщину, которую так легко обвести вокруг пальца! С тупым упорством, раз напав на след, они уже не позволяли себе сбиться с него, и единственный способ с ними разделаться было опередить их, схватить ожидаемое ими событие за рога и вывернуть его наизнанку, поразив их новым, совершенно непредвиденным оборотом дела.

— Как видите, сударыни, вы заблуждались.

— Да, сэр Уилоби, мы заблуждались и пришли с повинной. Но нам и в голову не приходило такое!

Сэр Уилоби представил себе подобный диалог со своими мучительницами, когда тем наконец откроется истинное положение вещей. Сэр Уилоби был мастер заглядывать вперед.

Все это хорошо, но чтобы перехитрить этих дурочек, надо прежде всего разделаться с фактами, принять самые решительные меры — увы, не в воображении, а в жизни! Тупорылая толпа судит по реальным делам. Воздушные замки, игра в «как будто» не производит на нее впечатления. Искусством фехтовальщика, даже самым виртуозным, ее не возьмешь.

На какой-то миг Уилоби трезвым взором философа окинул это всемогущее торжище тупости, вынуждающее нас, — если мы намерены вступить в единоборство с толпой и перехитрить ее низменные инстинкты, — совершать поступки, несвойственные и даже противные нашей натуре. В такие минуты, когда острота переживаемого им страдания проливала яркий свет на человеческое общество, он, возможно, и был бы способен подняться до мудрого постижения его. Но в том-то и беда, что источником этого света была та самая нестерпимая боль, пронизывающая все существо Уилоби и заставляющая его поступать наперекор рассудку. Ненависть и гадливость, которые он испытывал от зрелища, представавшего перед ним в эти минуты озарения, ослепляли его разум и только взвинчивали нервы. Каждый делает свой выбор — и сэр Уилоби предпочел извлечь из этой картины лестное представление о своем отличии от остальной части человечества.

Да, но если он не таков, как все, — то откуда эта растерянность и тревога? Отчего он чувствует себя несчастным? Все это противоречило доктрине победителя, в которой он был взращен и соответственно которой привык считать — покуда фортуна ему улыбалась, — что успех венчает достойного и что величие принадлежит тому, кто его заслуживает. Подтверждение этой доктрины мы находим в самой природе — ведь зажечь огонь можно лишь с помощью огня! Воспитание, полученное им с детства, безмятежное начало жизни — все это научило его смотреть на земные радости, как на принадлежащие ему по праву. И вот из-за какой-то девчонки он сделался мишенью злоязычия и дрожит от мысли, что о нем скажут две зловредные ведьмы. Так почему бы ему не прогнать девчонку?

Он бы вновь обрел свободу, вновь мог бы наслаждаться жизнью и от этого внезапно возвратившегося счастья сделался бы беспечнее и моложе, чем даже в годы юности.