Эгоист

Итак, он передал ее с рук на руки Вернону Уитфорду, своему кузену, исполнявшему при нем обязанности секретаря, который согласился зажмурить глаза и открыть рот.

Слышите, что говорят в обществе? Разве заставишь людей молчать? Довольно уже того, что он не желает ей зла. Но, и не желая ей зла, он, разумеется, не мог не предвидеть, что блеск ее неминуемо потускнеет — такая мысль невольно приходила ему в голову, иначе он не перенес бы утраты Прекрасной и Ненавистной. Без этого он не мог бы уступить ее другому.

Все эти мысли были хороши еще тем, что доставляли ему облегчение уже в настоящем. Представив себе пересуды, какие пойдут в обществе, и недоуменное пожимание плеч, он увидел Кларин образ запятнанным и лишенным своего обычного магнетизма. Теперь он может спокойно встретиться с ней лицом к лицу. На нем броня неуязвимости. Нетронутость — основное условие, которое он предъявляет женщине, а женщина, о которой говорят, не способна вызвать в нем сердечный трепет.

Будем, однако, снисходительны и постараемся вникнуть в положение Эгоиста, в чьем лице нежность родителя сочетается с сыновним почтением, причем объектом и того и другого чувства является он сам. Отец и сын, соединенные в одном лице, связаны теснейшими узами родственной любви. Как же им спокойно взирать на поступки, ранящие одного из них, не испытывая лютой ненависти к обидчику? Нет, они не желают вам зла, но ни один из них не допустит, чтобы другой страдал и понапрасну томился. Взаимное сочувствие, которым так крепко спаяна эта пара, не мешает каждому в отдельности испытывать еще более интенсивную любовь к себе. И пусть даже им случится принести вас в жертву, вас, ни в чем не повинного человека, — это будет жертва, возложенная на алтарь взаимной любви: сыновней почтительности и отцовской нежности… Младший предложил старшему лакомый кусочек или, напротив — старший младшему. Они слишком поглощены своей взаимной преданностью, чтобы думать о вас. Они поистине великолепны!

Однако не следует забывать, что младшему свойственны все страсти юноши, вследствие чего между нашей трогательной парой намечаются разногласия — а это уже состояние трагическое, взывающее к жалости. В таком-то горестном положении и пребывал сэр Уилоби-мдадший, когда, вняв совету сэра Уидоби-старшего, он согласился отведать протянутый ему горький плод. Старший при этом старался не замечать сведенных судорогой челюстей младшего. Как бы то ни было, одна часть сэра Уилоби постигла мудрость, заключающуюся в соблюдении собственных интересов, а другой его части, менее зрелой, оставалось только, призвав на помощь сыновнее чувство, этой мудрости покориться. Разумеется, здесь не обошлось без боли, но тот же сыновний долг велел мужественно эту боль превозмочь: сын, ропщущий на судьбу, бросает тень на отца. Итак, Уилоби, исполненный сыновней преданности к Уилоби, покорился Уилоби. Из всего этого мы видим, что нам, собственно, и незачем было взывать к снисхождению. Жалость здесь ни при чем. Если мы прибегнем к элементарной анатомии и расщепим Эгоиста на две его составные части, то убедимся, что он достоин не то что оправдания, а быть может, даже и восхищения. Все мы ведем свое происхождение от Эгоиста, от первобытного человека. В каждом новом эгоисте возрождается и заново утверждается в своих правах его древний предок. Возрожденный дикарь в условиях современной цивилизации может быть весьма отшлифованным джентльменом, не утратившим от своей самобытности ничего, кроме корявой прямолинейности патриарха, зачинателя рода. Сам себе отец, он также и наш отец, но он же и наш сын. Мы породили его, он — нас. С этого мы некогда начали, к этому мы со временем вернемся. Да, мы всего лишь, как говорит поэт, гребцы, работающие веслом против течения — «si brachia forte remisit…»[26]^{61}; как бы далеко мы ни заплыли вверх по течению, если мы хоть на минуту прекратим работать веслом, нас отбросит вместе с лодкой назад, к исходным началам нашего существования. Ведь все мы не более как семена, небрежно раскинутые рукою сеятеля.