Эгоистичный ген

Мы, конечно, хорошо знакомы с идеей бессознательных стратегов – или по крайней мере стратегов, осознание которых, если оно у них существует, не имеет значения. Страницы этой книги переполнены бессознательными стратегиями. Программы Аксельрода служат превосходной моделью того, как мы на протяжении всей этой книги представляли себе животных и растения, да в сущности и гены. Поэтому естественно спросить, не приложимы ли его оптимистичные заключения об успехе независтливой, незлопамятной добропорядочности и к природе. Да, конечно, приложимы. Единственные условия состоят в том, что природа должна иногда устраивать игры в духе “парадокса заключенных”, что “тень будущего” должна быть длинной и что ее игры должны быть играми с ненулевой суммой. Эти условия определенно выполняются во всех царствах живых существ. Никто не станет утверждать, что бактерия является сознательным стратегом, а между тем паразитические бактерии, по-видимому, непрерывно играют со своими хозяевами в “парадокс заключенных”, и нет никаких причин, почему бы нам не применять аксельродовские прилагательные – “незлопамятные”, “независтливые” и тому подобные – к их стратегиям. Аксельрод и Гамильтон указывают, что бактерии, которые в обычных условиях безобидны или полезны, могут стать вредными и даже вызывать у раненых сепсис с летальным исходом. Врач в таких случаях, вероятно, скажет, что “природная сопротивляемость” организма понизилась в результате травмы. Возможно, однако, что истинная причина как-то связана с играми типа “парадокса заключенных”. А нет ли в этом какой-то выгоды для бактерий, которые в другое время не дают себе воли? В игре между человеком и бактериями “тень будущего” обычно бывает длинной, поскольку ожидаемая продолжительность жизни человека от любой данной начальной точки в норме исчисляется годами. Но если человек серьезно ранен, он способен обеспечить своим бактериальным гостям гораздо менее привлекательную “тень будущего”. Соответственно отказ представляется гораздо более заманчивым выбором, чем кооперирование. Нет нужды напоминать, что при этом отнюдь не имеется в виду, что бактерии придумывают все это в своих противных маленьких головках! Отбор, действуя на бесчисленные поколения бактерий, вероятно, выработал у них неосознанный эмпирический прием, действующий чисто биохимическими путями.

Растения, согласно Аксельроду и Гамильтону, могут даже мстить, но, безусловно, опять-таки бессознательно. Между инжирным деревом и насекомыми, фиговыми оплодотворителями, существует тесное кооперирование. Инжир, который мы едим, – это на самом деле не плод. На одном его конце есть крошечное отверстие, и если проникнуть в это отверстие (для того, чтобы это сделать, надо быть таким же маленьким, как фиговый оплодотворитель – к счастью, он слишком мал, чтобы его можно было заметить, когда мы едим инжир), то станет видно, что его стенки выстилают сотни маленьких цветочков. Инжир – это темная закрытая оранжерея для цветков и закрытая камера для опыления. При этом опыление способен произвести только фиговый оплодотворитель. Таким образом, дерево, приютив насекомых, извлекает из этого для себя выгоду. А что же получают фиговые оплодотворители? Они откладывают свои яйца в некоторые из крохотных цветков, которыми затем питаются личинки, и опыляют другие цветки внутри того же инжира. Для насекомых “отказаться” означало бы откладывание яиц в слишком большое число цветков в одной инжирине при опылении слишком малого их числа. Но как могло бы инжирное дерево отомстить за это? Аксельрод и Гамильтон пишут: “Оказалось, что во многих случаях, когда фиговый оплодотворитель, проникнув в незрелый инжир, не опыляет достаточное число цветков, то есть не обеспечивает образования семян, а вместо этого откладывает яйца почти во все цветки, дерево прерывает развитие инжира на ранней стадии. В результате все потомство насекомого гибнет”.

Причудливый пример того, что, по-видимому, можно считать стратегией “Око за око” в природе, обнаружил Эрик Фишер у гермафродитного вида рыб – морского окуня. В отличие от человека, у этого вида пол индивидуума не определяется хромосомами в момент зачатия. Каждый индивидуум способен выступать в роли и самки, и самца. Во время нереста в каждом случае индивидуум может продуцировать икру (яйца) либо молоки (сперму). Морской окунь образует моногамные пары, причем партнеры поочередно выступают в роли то самца, то самки. Допустим теперь, что какая-то одна рыба “предпочла” бы, если ей это удастся, все время выступать в роли самца, поскольку это обходится дешевле. Иными словами, индивидуум, которому удалось бы убедить своего партнера большую часть времени играть роль самки, воспользовался бы всеми плодами “ее” экономического вклада в яйца, тогда как сам “он” сберег бы часть своих ресурсов и смог использовать их иначе, например спариваясь с другой рыбой.